Невинная для разбойников

Может, бандиты передумали и теперь хотят забрать вещи обратно? Так забрали бы сразу, кто им мог помешать? Или вдруг у герцога получилось добраться до помощи раньше, и теперь на подходе королевские войска? Но почему так быстро? Ведь если разбойники дали ему лошадь, то добраться до своих земель он мог только сегодня утром. Может, отец прознал, что ее держат в плену?

Оливия на всякий случай поплотнее зашнуровала корсет, перестегнула туфельки и прихватила накидку с капюшоном. Но суета вскоре стихла, а потом и вовсе в возгласах бандитов послышалась радость. Оливия приникла к окошку. На главную поляну лагеря волоком втащили двух женщин – служанок герцога. Обе были в грязной одежде, так, словно долго пробирались по лесу. У одной из них подол юбки был темным от воды, а у второй расплелась прическа. Обе плакали и умоляли их не трогать.

Бандиты вытащили женщин на центр поляны, но ничего не предпринимали. Ждали. И Оливия понимала кого.

Талер подошел через минуту, как всегда с легкой улыбкой. Отпустил какую‑то шуточку – из кареты не было слышно какую – и бандиты разразились смехом. Потом постоял напротив служанок и с той же улыбкой отдал короткий приказ. Обеих несчастных тотчас же схватили, связали им руки, а длинные концы веревок перекинули через нависшую над поляной дубовую ветвь. Натянули, так что женщины привстали на самые кончики пальцев, и завязали вокруг сука.

А потом один из бандитов, повинуясь слову Талера, небрежно распорол у служанок платья, обнажив спины. Наказание! Вот что собирались сделать бандиты!

Наверняка женщины попытались бежать, их выследили, поймали и теперь…

– О нет! – прошептала Оливия и зажмурилась от ужаса.

Разбойники не походили на тех, кто знает меру в том, как и когда наказывать провинившихся слуг.

В замке де Соль иногда происходило подобное, но отец всегда строго следил за теми, кого наказывают, и теми, кто наказывает, прекрасно понимая, что такой момент – лучше не придумаешь для сведения старых обид или счетов. И если уж кого‑то из слуг пороли за провинность, то бедняга, отлежавшись день, вполне был способен встать и дальше исполнять свои обязанности. В том, чтобы тешить внутреннего зверя, запарывая слуг до смерти, бароны де Соль не нуждались.

Оливия прикусила губу чуть ли не до крови. Она угадала – один из бандитов, сухопарый и уже не молодой, скинул куртку, чтобы она ему не мешала, и снял с пояса кнут.

Неспешно распустил его, пару раз взмахнул – сквозь стекло Оливии не было слышно, но наверняка кончик свистел, рассекая воздух. Потом бандит дождался разрешающего кивка от Талера и ударил.

Оливия не знала, силен удар или слаб, но крик девушки зазвенел в ушах. За первым последовал второй, потом третий.

Палач бил по очереди, разукрашивая спины служанок красными полосами.

Оливия смотрела на их мучения и сжимала кулаки, понимая, что ничего не может сделать. Собственное бессилие ужасало и доводило до бешенства. Разбойники не смели так поступать! Эти люди – слуги герцога – ни в чем не провинились.

Хотелось броситься вон из кареты и остановить ужасную забаву, но при всей своей неприспособленности к жизни вне замка Оливия понимала – она сделает только хуже. Чтобы насладиться ее муками, забаву никто не остановит, напротив, могут сделать еще хуже.

Особенно сильный крик резанул по ушам, и Оливия, не выдержав, все‑таки рванулась к выходу, но вместо дверцы со всего маху врезалась в чужую твердую грудь, вскрикнула и отшатнулась.

Ройс, а это был именно он, спокойно закрыл за собой дверь на задвижку, стянул с головы черный платок, удерживающий волосы, и расположился напротив. Похоже, что он лично принимал участие в погоне – сапоги у него были грязные, рукав рубашки порвался на плече, а кожаный жилет был испачкан смолой.

– Как тебе зрелище?

– Отвратительно, – Оливия нахмурилась. – Бить женщин, да еще кнутом. Я думала, что вы мужчины…

– Дорогая овечка, мы конечно, мужчины, в чем в скором времени ты убедишься.

– О да! Бить беззащитных…

– Но мы мужчины, которые очень хотят жить, – лениво продолжил Ройс, а потом обезоруживающе улыбнулся. – Эти две шлюхи рванули в лес прямо в сторону одной из пограничных крепостей. А крепости, как сама понимаешь, не стоят пустыми, в них есть солдаты. И вот, дорогая овечка, мы отловили этих двух заноз, когда они уже добрались до реки. Одна из них, оказывается, дочка лесничего герцога и неплохо разбирается в здешних чащобах. Пришлось погоняться. Хорошая вышла охота.

– Вы убьете их? – с замиранием сердца спросила Оливия.

– Скорее проучим. Отобьем охоту убегать без спроса. Но…

Ройс многозначительно пошевелил темными бровями и снова улыбнулся во все зубы.

– Но что? – недоуменно спросила Оливия.

– Но ты можешь сократить их мучения, моя милая овечка.

Бандиты снаружи опять загоготали, видимо, обсуждая умение одного из них владеть кнутом. Талер все также стоял отдельно, лениво рассматривая вздернутых за руки жертв, и его лицо не выражало ничего кроме скуки.

– Как?

– Я хочу, чтобы ты разделась.

 

11.

 

– Что?

– Лесные ветры продули эти очаровательные ушки? Я хочу, чтобы ты разделась. Чтобы ты сняла с себя эти тряпки, которые так щедро отдал тебе братец, и показала мне себя.

– Раздеться? – Оливия моргнула ошарашенно.

Предложение было настолько неприличным, что она не понимала, как реагировать. Раздеться догола для знатной дамы – нет большего позора! Даже перед мужем, в темноте супружеской спальни, положено находиться в специальной брачной рубашке, которая, кстати, лежала на дне одного из сундуков с приданым. А здесь, среди бела дня…

– Да, моя овечка. Раздеться. Я уверен, что под этими тряпками есть на что посмотреть… Или докажи мне, что я ошибаюсь.

Снаружи снова долетел женский крик. Оливия вздрогнула.

Ройс наклонился к ней так близко, что она почувствовала запах костра от его волос, и, приподняв брови, договорил:

– Эти девки заставили нас побегать, и будет справедливо, если они тоже помучаются. Стефан, тот, что с кнутом, был у барона Грохи в палачах. Умеет бить так, чтобы растянуть удовольствие. Так что, баронесса, будешь спасать своих служанок?

– Я…

– Я жду. Но знаешь, крошка, я нетерпелив. Или ты сейчас же начинаешь развязывать свой корсет, или я ухожу. Считаю до трех.