Невинная для разбойников
Движения Талера стали сильнее, размашистее. Девица застонала совсем жалобно, и Ройс словно нехотя отпустил ее голову и взамен положил ладонь на грудь, сжал без всякой жалости и тоже начал жестко двигать бедрами, заставляя служанку захлебываться слюной, стараясь вместить в себя член целиком. Оба члена. О господи…
– Да, хорошо, – хриплый голос Талера. – Старайся, девка. Старайся… Бери глубже, да…
Оливия вздрогнула от звука его голоса, пригнулась и отступила за елку. Однако что‑то удерживало ее от того, чтобы бежать. Сладкая истома опять зародилась внизу живота. Тягучая и приятная, она туманила голову, уговаривая посмотреть еще немного. Еще капельку. Совсем чуть‑чуть.
– Хочешь опробовать ее по‑всякому? – на выдохе спросил Ройс, перехватывая служанку за копну волос.
– Да, я не прочь, – отозвался Талер. – Славная кобылка.
Оливия увидела, как он вытащил из обессиленной девушки свой блестящий от влаги ствол, провел пару раз ей по ягодицам и надавил чуть выше.
Девица рванулась, но Ройс удержал ее, не давая двигаться. Стоны из слабых стали громкими и умоляющими, но бандиты жалости не знали.
Талер качнулся вперед, загоняя свой член внутрь, и вновь начал вколачиваться в покорную плоть короткими рваными движения, зарычал торжествующе.
Ройс усмехнулся, вновь проникая в услужливый рот, ускорил движения и неожиданно повернул голову, увидел стоящую в тени ели Оливию и посмотрел ей прямо в глаза.
От страха, смешанного со сладкой истомой, которая стала только сильнее, у баронессы чуть не подкосились ноги.
– Старайся, глубже! – скалясь, прохрипел Ройс, не сводя взгляда с Оливии, и наконец замычал от удовольствия, запрокидывая голову так, что на широкой загорелой шее напряглись жилы.
Оливия опрометью кинулась прочь, добежала до поляны, где размещался лагерь, мышью прошмыгнула в карету и осторожно закрыла дверь на задвижку.
И только тогда перевела дух.
Увиденное стояло перед глазами: взгляд Ройса, широкие плечи Талера, его бесстыдно проникающий в чужое тело член, алые губы на крепком навершии ствола…
А в ушах все еще звучали жаркие стоны этой девицы. Зовущие. Ей было хорошо… Так хорошо, что Оливия на секунду ощутила жгучую зависть.
Потому что ей, благородной баронессе де Соль, остаток жизни придется мириться с нежеланным и мерзким мужем. И греть ему кровать. И ложиться под тех, на кого он укажет, а может, даже пускать на их супружеское ложе других женщин!
А Оливия сейчас страстно желала другого. Она желала оказаться там, на поляне. И быть зажатой между крепкими мужскими телами и покорно принимать все, что они захотят с ней сделать.
Совсем все.
8.
До полудня Оливия просидела в карете, то засыпая ненадолго, то сквозь окошко тайком наблюдая за жизнью бандитского лагеря.
Люди тут существовали незатейливо и мало чем отличались от замковых слуг. Во всяком случае, беспорядка, драк или пьяных тут не было. Все занимались делом. Разница была только в том, что женщины – свободные, не из пленниц – встречались редко. Оливия высмотрела только старушку стряпуху и пару девочек‑подростков, одетых в одинаковые добротные платья. Видно, бандиты у себя не привечали женщин, чтобы не было споров. Хотя… Оливия аж зажмурилась, припомнив подсмотренное утром. Эти мужчины особо и не спорили. Делились. И делили одну на двоих.
От воспоминаний снова стало жарко, и Оливия уставилась в окно, чтоб отвлечься.
Одни разбойники носили дрова для печей и костров, вторые кашеварили, третьи занимались починкой одежды и оружия.
Огромный кузнец, лениво потягиваясь, вышел из шалаша и на другой стороне поляны растопил горн. Вскоре по лесу гулко стал разноситься грохот молота. Похоже, что разбойники ей не соврали – лагерь действительно был в самой глуши, иначе бы кто‑то уже донес ее отцу об услышанной лесной кузнице.
Когда солнце встало в зенит, в дверь кареты гулко стукнули. Оливия сначала вжалась в сиденье от испуга, а потом потянулась и открыла задвижку. Внутрь сунулся худой и хмурый разбойник и протянул ей обед: миску с похлебкой, хлеб и печеную репку.
– Главные сказали, что ты, светлость, можешь ходить по поляне и не бояться. Никто не тронет, – проворчал он и сострил: – А то от сидения в каретах цвет лица испортится и цена упадет. Воду возьми там, видишь, где синий шатер. Если надобно вина – то это к вожакам, нам такое не положено. Дальше поляны не ходи – только если к ручью, он вот там. Попробуешь сбежать – шкуру спустим, не посмотрим, что благородная. Ну чего дрожишь? Миску‑то бери!
Оливия послушалась, тихо сказав “спасибо”.
Охранник кивнул и убрался вон.
Дверь закрылась, а Оливия наконец смогла поесть спокойно.
На удивление, попадание в плен улучшило аппетит, и если раньше, в замке, она могла от силы съесть пару кусочков овощей и выпить чашку бульона, то сейчас миска опустела так быстро, словно обедала не благородная девица, а крестьянка.
Потом она заново переплела волосы, застегнула подаренные башмачки и выбралась из кареты. Нужно было раздобыть себе сменную одежду. Пока в груди хватало решимости на разговор с разбойниками.
Охранники внимания на нее особо не обратили, покосились только, но окликать не стали. Пришлось заговорить самой, потому что ходить в грязном платье и старом белье было непривычно и неприятно.
– Милостивые судари, – осторожно обратилась Оливия, не зная, как правильно говорить с разбойниками. Не разбойниками же их называть.
– Мы не милостивые, – засмеялись в ответ. – Мы лихие. Чего тебе, светлость?
– Мне нужно сменное платье и другие мои вещи, судари.
– О, ну это не нам решать. Поищи Талера или Ройса. Пусть сами думают, надо ли тебе давать что‑то из наших вещей.
Оливия предпочла не спорить и не возмущаться: все равно отбить почти у полусотни здоровенных бойцов свои платья она не сможет, а значит, остается только просить. И надеяться на скорое освобождение.
При мысли о герцоге, который должен вернуться с выкупом, в груди привычно похолодело.
С одной стороны, выкуп означал конец страхам и страданиям, с другой – начало новой и не совсем счастливой жизни, возможно, еще более ужасной, чем пребывание в плену.
– А где мне их найти?
Охранник лениво махнул в сторону логова на дубе.
Оливия нерешительно поставила ногу на узкую ступеньку.
