Один год жизни

– Он точно не почувствует разницы между черной и кабачковой икрой, но ты ведь её ощутишь. Я имею в виду, что ты вполне можешь позволить себе царские обеды за счет вредности этого мальчика. Можешь в сутки съедать двадцать банок икры – Роланд будет лишь счастлив, что в чеке указан нормальный рацион для его младшего.

– Разве это честно? Погоди, что значит “младшего”? У него еще есть дети?!

– Дети?! – неожиданно рассмеялся Рик. – Мартин его младший брат.

– Просто они так не похожи друг на друга… – спустя несколько секунд произнесла. – Я думала, что причина их несхожести в том, что Мартин больше похож на свою мать, а не на Роланда.

– Это просто смешно, честное слово, – продолжал хихикать Рик. – Роланд никогда не был женат, хотя с женщинами он отроду не имел проблем.

“Кто бы сомневался. С миллионами в карманах и привлекательной внешностью обычно подобных проблем не возникает. Хотя второй пункт не обязателен – просто совпало”, – пронеслось у меня в голове.

– Мартин его сводный брат по отцу, который чуть более года назад погиб в авиакатастрофе вместе с мачехой Роланда. После их гибели Роланд забрал Мартина к себе, не захотев поместить мальчика в пансион, так как сам провел почти всё детство в учреждениях подобного типа. Первое время они жили в Лондоне, но Мартин подхватил сначала серьезную ангину, затем не менее серьезный грипп и в итоге Роланд решил переехать ближе к свежему воздуху. Лучшим местом оказался загородный дом, доставшийся Роланду по наследству от отца. Они переехали сюда перед Рождеством, а вместе с ними штат из нескольких кухарок, повара, швейцара, горничных и, с января, к ним присоединился я. Из‑за слабого здоровья мальчика, с которым сейчас уже всё в порядке, было решено, что Мартин некоторое время будет на домашнем обучении. Собственно поэтому мы сейчас и обедаем на этой кухне, и жаль, что ты не купила устриц. Поверь мне, ты на самом деле можешь тратить на еду целое состояние. Если Мартин не ест – это проблема Мартина, ешь сама. Считай, что зарплату тебе платят за терпение, а возможность поесть фуа‑гра – это всего лишь компенсация за испепеленные нервы.

Совместный обед с Риком стал единственной приятной вещью за весь мой рабочий день, не считая первых утренних часов, когда Мартин был занят учебой. После обеда мальчишка пытался выбрать подходящую мне кличку. Он откровенно долго пытался понять, какой именно ярлык больше подходит ко мне, как к индивидууму: “Посредственность” или “Тупица”. Решив, что все и так видят, что я посредственна, он решил, что всем будет любопытно узнать о том, что я еще и тупая, поэтому выбор пал на второй вариант. Затем он решил поддержать огонь в камине, из‑за чего разбросал щепки от дров по всему дому. Пока я самостоятельно нашла пылесос (Мартин категорически отказался раскрывать его местоположение), мальчишка приклеил жвачку к столу из красного дерева и раскатал её по поверхности так, что мне пришлось удалять её не меньше часа, панически опасаясь испортить идеально гладкую поверхность. Во второй половине дня мой подопечный почувствовал, что проголодался, и отправился на кухню, где успешно порезал себе палец, пытаясь очистить яблоко от кожуры. От произошедшего я едва не потеряла сознание, но не из‑за вида тонкого пореза на указательном пальце мальчишки, который даже не кровоточил, и не из‑за его злостных воплей о том, что во всем виновата моя невнимательность, а от одной только мысли о том, что старший Олдридж сотрет меня в порошок. Это в лучшем случае, в худшем – уволит уже на второй рабочий день. Когда я наложила пластырь на многострадальный палец Мартина, он с мокрыми глазами побежал прямиком в главный дом, оставив меня посреди кухни. Я не знала, что именно должна сделать в подобной ситуации – отправиться за мальчишкой или дождаться его в гостиной, поэтому стала топтаться на месте, откровенно боясь выйти из этого уютного домика в страшный мир соседнего дворца.

Не прошло и пятнадцати минут, как оба Олдриджа заявились в гостиную. При виде старшего из них, у меня впервые в жизни так четко засосало под ложечкой, словно в меня выстрелили дробью. “Только не увольняй меня из‑за этого эгоистичного хама!” – с умоляющим вызовом подумала я, параллельно пытаясь придумать тысяча и одно оправдание.

– Мартин, – приподнял бровь Роланд и, только после этого я заметила, что мальчишка не выглядит удовлетворенным результатом своего похода.

– Потом, – буркнул мальчик и уже хотел отправиться в сторону своей комнаты, когда Роланд остановил мальчишку за шиворот его дорогой рубашки.

– Нет, давай как договаривались.

– Ты мне не веришь?

– Просто хочу присутствовать при выполнении договоренности с твоей стороны.

– Прости, я больше так не буду, – вдруг пробурчал Мартин, и я даже не сразу поняла, что его извинение адресовано мне. Спустя секунду после произнесенных слов, мальчик с вызовом посмотрел на меня и удалился в свою спальню, явно дав мне понять, что этими словами он объявил мне войну. Внутри меня всё сжалось. Что может придумать его детский ум против назойливой няньки? Да всё что угодно! Мои размышления прервал невозмутимый голос Роланда:

– Ваша задача – следить за тем, чтобы Мартин до ужина не врывался в главный дом с воплями и не мешал мне работать. В следующий раз наложите ему пластырь вместо пальца на рот, если это будет необходимо.

Еще раз осмотрев меня с головы до пят отстраненным взглядом, он развернулся и твердой походкой, которая обычно присуща лишь настоящему хозяину дома, ситуации и собственной жизни, вышел вон. Проводив его взглядом, я невольно осмотрела свой старенький, просторный свитер из альпаки и, подумав над тем, что могла бы удосужиться одеть что‑нибудь и получше, тихо заглянула в открытую спальню Мартина. Мальчишка лежал на софе, отвернувшись лицом к окну. “Один – ноль, в пользу альпаки”, – подумала я и тихим шагом вернулась к своему креслу‑качалке.

Оставшийся день я провела не с Деятелем, но Мыслителем в лице Мартина. И, думаю, уж лучше слушать оскорбления по поводу своей прически, терпеть кривляния и неуместные шуточки, от которых смешно было лишь их автору, нежели очищать от жвачки красное дерево или носиться по дому с пылесосом.

Казалось, моя смена не закончится никогда! Доротея пришла ровно в шесть, когда Мартин, после очередной дурацкой шутки по поводу моей “уродливой сумки”, отправился в свою спальню. На её лице красовалась улыбка, которую я никак не могла понять. Я негодовала от результатов сегодняшнего дня, как вдруг поняла, что улыбка Доротеи может быть связана с тем, что она не страдает на своей работе так, как это умудряюсь делать я. А ведь прошло всего лишь два дня!

– Доротея, как Вы ладите с мальчишкой? – вплотную подойдя к женщине, будто пытаясь услышать некий могущественный секрет, поинтересовалась я.

– Оу, абсолютно никак! – доброжелательно заулыбалась в ответ женщина.

– Никак?! – удивленно вздернула брови я, пытаясь понять, чему она так радуется.

– Это совершенно неудивительно, ведь мы с мальчиком провели вместе всего лишь несколько часов. Он совершенно некоммуникабельный и не идет со мной на контакт, а когда я пытаюсь с ним заговорить – он обязательно грубит. Но это абсолютно не страшно, так как вскоре мы идем ужинать, после чего Мартин проводит время с мистером Роландом, а я смотрю телевизор. Можно сказать, что в сумме я нахожусь с мальчиком наедине где‑то полтора часа.

Несправедливо! Всего лишь полтора часа наедине? Доротею явно пожалели. Видимо, принимая нас на работу, Роланд решил, что старушка долго не протянет с мальчишкой, а вот молодую можно ушатать до потери пульса.

Я попыталась улыбнуться женщине, но, боюсь, у меня это получилось слишком неестественно, отчего, в итоге, Доротея лицезрела мой нервный оскал. В конце концов, я ведь хотела услышать великий секрет, а им, как и всё великое, оказалась горькая правда.