Опасный попутчик

Так они удобно стояли, что грех было не воспользоваться случаем. Я резко рванулся вперед. И без всяких изысков просто схватил дураков за дурные головы и ударил друг о друга. Они пижонили, поэтому шапок на них не было. И звук столкнувшихся толоконных лбов был знатный. Так шары бьются на бильярдном столе после сильного и ловкого удара кием.

Один гопник сразу рухнул в снег, поскуливая и держась за голову. Второй еще стоял, неуверенно покачиваясь. Что же ты не падаешь, когда так убедительно просят? Ничего, подсечка тебе поможет всем телом встретиться с планетной твердью. Завалил я его и ногой по ребрам добавил. Не так сильно. Ничего не ломал, чтобы человек на работу мог ходить и поднимать советскую промышленность. Но болезненно, чтобы он задумался, стоит ли потакать дурной привычке чесать кулаки о незнакомых людей.

Оставался «Ромео». Как любой командир, оставшийся без войска, он был жалок и потерян.

– Слышь, герой‑любовник, – взял я его за грудки так, что ноги почти оторвались от земли. – Мне плевать на все эти сердечные дела. Соблазнишь Авдотью Михайловну – она твоя. У меня к ней ничего нет. Чего не понятно?

– Ты… Она с тобой… – «Ромео» был в самых расстроенных чувствах, от избытка которых по его щеке поползла далеко не скупая мужская слеза.

– Не со мной. Не бойся… А ко мне больше не подходи. Зашибу ненароком. А натравишь толпу – я выживу. А потом твой профсоюз осиротеет. Все доходчиво описал?

– Ты… Ты…

Тут он вообще затрясся, как заяц. И слез стало больше.

Я отпустил дурака. А тот присел на корточки и как‑то по‑волчьи взвыл.

Тут один из гопников приподнялся, тряся головой и глядя недоуменно окрест себя. Встал, покачиваясь. И с уважением произнес:

– А чего, нормальный мужик! Сеня, а чего ты к нему имеешь?

– Он… – просипел «Ромео».

– Ходи спокойно, дядя, – держась за лоб, продолжил мысль гопник. – На километр вокруг Верблюжьей Плешки никто к тебе не подойдет. А за «метростроевских» не скажу. Там не мы масть держим.

– Вот спасибо, – улыбнулся я. – Ну, бывайте. Не держите зла.

Ну что же, с французской разведкой мне пока что доверительные отношения наладить не удалось. А вот с гопарями – пожалуйста. Полное взаимопонимание. Одна легкая потасовка – и я тут теперь свой, «верблюжатник». И неважно, что еще пять минут назад был чужим приблудным командировочным франтом. Нет ничего чужого, что не может однажды стать твоим – такова заповедь ушлого вора, а также профессионального кадровика.

Ладно, развлеклись, пора и честь знать. Я, собственно, по делу шел. Проведать мой коллектив, который возглавил по приезде в Москву. А коллектив как раз собрался сейчас в домике, до которого пройти оставалось полсотни метров. Считаные мгновения, если бы гопари под ногами не путались. А весь сыр‑бор возник из‑за Авдотьи, будь она неладна!

Витиевато исполненная на дощечке вывеска гласила, что в двухэтажном дощатом строении находится «Контора артели «Революционный ткач». Звучит как‑то по‑масонски – почти что «Вольный каменщик».

Я толкнул дверь и поднялся по лестнице. Освещение было тусклое, электрическое. Сверху с граммофонным скрипом слышалась разудалая песня, можно даже с трудом было различить слова:

 

Мы никогда друг друга не любили,

В своих сердцах привета не носили,

Случайных встреч и взоров не ценили

И разошлись, как ночью корабли.

 

Я поднялся на второй этаж, толкнул дверь и очутился в служебном помещении конторы, куда путь был открыт только особо доверенному персоналу. И откуда сейчас доносился романс.

В советских учреждениях по большей части царят аскеза и рационализм – тесные помещения, невзрачная канцелярская мебель, всю другую или растащили, или спрятали с глаз долой, лишь бы контролирующие органы не заподозрили в злоупотреблениях и буржуазных наклонностях. Артель же по большому счету – это частная лавочка. И конторские интерьеры там зависят только от предпочтений руководства и финансовых возможностей. Предпочтения местных хозяев были очевидными. Контора больше походила на богемный притон. И это помещение иначе как будуаром назвать язык не поворачивался, хотя по всем документам оно и значилось как зал для заседаний.

Мебеля тяжелые, резные, старорежимные. Желтый матерчатый абажур с бахромой. Древний граммофон с громадной медной трубой. На длинном столе с ножками‑тумбами вызывающе богатое для нынешних голодных времен угощение – бутерброды с рыбой и ветчиной, соленья, сало и даже бутылка коньяка – и где они ее только взяли! Густой дым сигарет – топор бы завис в нем. Только опиума для полноты картины не хватает. Такая сценка из серебряного века.

На бархатной кушетке томно развалилась Авдотья Михайловна Сабанцева, та самая, из‑за которой меня только что хотели мутузить за культпоход с ней под ручку в театр. В папиросно‑сигаретном дыму плавали еще три фигуры. Председатель артели Викентий Каргин, шофер артели Глеб Черемис. И примкнувший к ним Артем Ярошенко, можно сказать, человек искусства, работник Большого театра. Правда, трудился он там по документам рабочим сцены, а на деле работягой от скуки на все руки. Руки золотые, все же бывший сапер.

Вот она, моя терроргруппа, филиал базирующейся в Париже контрреволюционной организации «РБХ», что расшифровывается «Русь Без Хама». Смелое такое название, выразительное и, главное, полностью отражает нравственное и психическое состояние участников. Они вечно пребывают в атмосфере тлена и легкого безумия, которая тут никогда не развеивается.

У Француза они проходили под оперативными псевдонимами Конторщик, Шофер, Сапер и Поэтесса. Такая вот веселая дружная компашка. Я для них эмиссар.

Сапер, стоящий у граммофона, поднял иглу от пластинки, музыка смолкла.

– О, наш вождь. Веди нас к победам, – промурчала, вытаскивая изо рта мундштук с длинной сигаретой, Авдотья, ошпаривая меня томным взглядом. Вот как у нее получается в любом положении глядеть вызывающе и томно?

Женщина она была видная и ухоженная, хорошо одетая, что в гиблых местах вдоль реки Яузы высвечивало ее будто прожектором – как яркого африканского попугая на фоне блеклых сизых голубей. Поэтому она вечно притягивала взоры и толкала особей мужского пола на различные экспрессивные поступки. Тянула она как магнит всяких субъектов типа «Ромео», несмотря на разницу в возрасте – ей было далеко за тридцать. Формально она была женой Конторщика и бухгалтером артели. Что не мешало ей вилять хвостом, создавать вокруг себя ажиотаж и оставлять поклонников с носом… А может, и не всегда оставлять. В общем, дамочка еще та бомба замедленного действия. И привлекает лишнее внимание к артели. Хотя есть и такой способ маскировки – создавать вокруг себя ажиотаж по мелочам, чтобы никто не замечал главное. А главное тут то, что артель «Революционный ткач» есть не что иное, как прикрытие для подпольной организации.

Вообще артели – это не только ячейка народного хозяйства, но и отличная завеса для всяких темных и тайных делишек. В бытность мою внедренцем на Украине именно артель являлась базой союзного ОГПУ и отлично себя показала.