Пара-другая нормальных явлений
Женщина все еще любовалась перчаткой. Похоже, доспех будил воспоминания.
– Конунг, конунг Олаф, – тонкий слух смотрительницы поймал ее бормотание.
Ключик бесшумно повернулся в замке, и вот – на расстоянии вытянутой руки перед мужчиной выстроились мечи разной длины, видов и разной степени сохранности.
Посетитель на всякий случай, дабы не сделать неверного шага, бросил взгляд на старую даму. Не встретив запрета или неодобрения, протянул руку и безошибочно выбрал один из длинных мечей. На покрытой ржавчиной рукояти сохранилось стилизованное изображение птицы, выполненное из другого, не подвластного ржавчине металла.
Ладонь гостя уверенно скользнула над гардой и умело обхватила рукоять. Меч органично и даже как‑то доверчиво лежал в уверенной руке, внезапно из экспоната превратившись в то, для чего был создан, в оружие.
– Нравится?
Мужчина помедлил с ответом. Он был слишком занят, баюкая на руке, как что‑то родное и близкое, старый увесистый кусок металла.
– Да нет, не нравится. Меч должен разить. Время этого меча к сожалению, закончилось. Так, просто воспоминание.
– А почему именно этот?
Посетитель недоуменно посмотрел на старушку, словно она задала ему какой‑то уж слишком глупый вопрос.
– А какой еще?
Действительно, в витрине оставался еще добрый десяток, если не больше, мечей. Однако именно меч Бейнира, – история каждого меча прочно запечатлелась в ее памяти, – привлек внимание.
Что же, похоже, она не зря два десятка лет изо дня в день приходила сюда, чтобы открыть двери музея. Предсказание начинало сбываться.
Большего не требовалось. Жест подсказал мужчине, что игра окончена и настало время вернуть экспонат на место.
Смотрительница бесшумно заперла витрину и неспешно подошла к гостье, все еще занятой перчаткой. Очевидно, расставаться с артефактом гостье не хотелось. Удерживать же не позволяли приличия.
– Давайте, я попробую повесить на место, – воспользовалась она единственной возможностью хоть на мгновение сохранить в руке тяжесть доспеха.
Получив утвердительный кивок, аккуратно встала на цыпочки и приладила вещь на предусмотренный для этого гвоздик, по‑прежнему надежно торчащий из деревянной стены.
Что же, еще немного и она сможет с чистой совестью выйти на пенсию, а не спешить, торопясь открыть дверь доморощенного музея.
– Дождь, вероятно, уже закончился.
– Да, конечно, спасибо за экскурсию, – спохватившись благодарили гости, спеша к двери.
– Еще минутку. Согласно традиции, гости музея получают сувениры.
Старушка засуетилась у конторки, выдвигая ящики.
– Вот, пожалуйста. Дайте помогу.
Через минуту гости, чьи правые запястья обвивали хитро сплетенные разноцветные браслеты, вышли на крыльцо, еще хранившее следы недавнего дождя.
***
Это была их первая ночь вместе, в маленьком отеле того самого приморского городка, мэр которого открыл местный музей.
За ней последовало множество других, жарких летних, промозглых осенних, согретых огнем камина зимних и напоенных ароматом цветущих деревьев весенних ночей. Вместе. В горе и в радости.
Главной радостью, пришедшей в их совместную жизнь, стала дочь.
Зачем, почему, из каких‑таких святцев вытащили счастливые родители имя, неизвестно, но девочка получила имя Гудрун.
Малышка росла, менялись времена года. В один из жарких летних дней, усадив крошку в детское креслице, семья отправилась к морю.
В людные места с ребенком не хотелось, и они отдали предпочтение небольшому частному домику вдалеке от туристических маршрутов.
Покрытая щебенкой дорога, крыша над головой, обнесенный забором сад, тропа между соснами, поднимающаяся по дюне вверх и вверх, а там, с вершины – вот оно, синее‑синее Балтийское море. Иногда темное, с белыми барашками бегущих к берегу волн, иногда светлое, серо‑голубое, какими бывают глаза северных людей. Белый, горячий от солнца песок, шуршание осоки на ветру, крики чаек и запах, – ни с чем не сравнимый соленый запах Балтики.
Что еще нужно для счастья?
По утрам, задолго до обжигающих лучей п, олуденного солнца девочка играла на пляже. Маленькие, едва научившиеся ходить ножки неуклюже топтались на мягком песке. Временами ей позволялось заходить в воду, оставшуюся после отлива в небольших лагунах возле берега. Теплая, согретая солнцем вода приятно омывала ножки и весело переливалась искрящимися брызгами, если постучать по ней лопаткой. Гудрун смеялась и детский смех далеко разносился по пляжу.
На закате семья снова шла к морю. Солнце уходило за горизонт, рисуя блестящую дорожку и раскрашивая закатное небо немыслимой красоты красками.
Все шло просто прекрасно.
А потом началась буря.
С утра уже легкий поначалу ветерок погнал по небу стайки облаков. Постепенно ветер крепчал, а небо полностью покрыли беременные грозой, громадные серо‑фиолетовые тучи. Воздух вдруг стал странным, словно пропитанным электричеством, от которого то и дело вставали дыбом волоски на руках. Июньские светлые почти белые ночи сменила тяжелая фиолетовая темнота, из которой под аккомпанемент грома то и дело били в море яркие всполохи длинных изломанных молний. Казалось, море пытается дать отпор агрессору, принимая и развеивая серебряными дорожками по своей поверхности эти чудовищные удары. Но пока сила была не на его стороне: стена ливня с водопадным грохотом била в ночное море, неумолимо приближаясь к берегу.
Малышка, обычно спокойная и улыбчивая, с утра была не в духе.
К вечеру же беспокойство усилилось. Девочку никакими силами невозможно было оттащить от двери. Увещевания родителей не помогали: во что бы то ни стало она пыталась выйти из уютного домика под эту небесную вакханалию и прикоснуться к стихии.
Бедные родители: ветер, шум обрушивающейся с небес воды, громыханье грозы, плюс к этому неистовые требования ребенка, по силе звука вполне способные конкурировать со стихией… Они буквально сбивались с ног, пытаясь совладать с ситуацией.
Вдруг дверь сотряслась на сей раз от сильного стука.
«Бродяга, грабитель, или кому‑то помощь нужна?» – отец семейства широким шагом направился к двери, от которой мать силой уволакивала сопротивляющуюся крошку.
