Пена. Дамское Счастье
Больше Мари ничего не сказала о романе; она устала, ее так переполняли эмоции и будоражили смутные мечты, разбуженные этим чтением, что она задыхалась. В ушах стоял гул, звучали отдаленные призывы рога, в который трубил охотник – герой ее романсов в голубых далях идеальной любви. Потом, без всякой связи с предыдущим, она рассказала, что ходила в церковь Святого Роха к девятичасовой мессе. И там плакала не переставая – религия вытеснила все переживания.
– Ах, теперь мне полегчало, – промолвила она с глубоким вздохом, стоя перед Октавом.
Наступило молчание. Мари улыбалась, глядя на Октава чистыми, невинными глазами. А ему эта женщина, с ее жиденькими волосами и размытыми чертами лица, никогда еще не казалась такой жалкой. Но она упорно не спускала с него глаз и вдруг смертельно побледнела, пошатнулась, и он едва успел подхватить ее, чтобы не дать упасть.
– Боже мой! Боже мой! – бормотала она сквозь рыдания.
Смущенный Октав все еще держал ее в объятиях.
– Вам сейчас невредно было бы выпить липового отвара, – сказал он. – Вы просто слишком долго читали.
– Ох, у меня прямо сердце сжалось, когда я закрыла книгу и поняла, что безнадежно одинока… Как вы добры ко мне, господин Муре! Если бы не вы, не знаю, что бы я сделала!
Тем временем Октав оглядывал комнату, ища, куда бы ее посадить.
– Хотите, я разожгу огонь в камине?
– Благодарю вас, не стоит, вы измажетесь… Я давно заметила, что вы всегда носите перчатки.
При этих словах она снова задохнулась и, внезапно ослабев, сделала неловкую попытку поцеловать его, словно ей подсказала это мечта; поцелуй пришелся в краешек уха молодого человека.
Почувствовав его, Октав испуганно вздрогнул: губы Мари были холодны как лед. Но миг спустя, когда она безоглядно приникла к нему всем телом, в нем внезапно вспыхнуло желание, и он попытался увлечь ее в глубину комнаты. Однако резкий напор привел Мари в чувство; инстинкт женщины, оказавшейся в руках насильника, заставил ее отбиваться, и она стала звать на помощь мать, забыв о муже, который должен был сейчас прийти, и о дочке, спавшей тут же, рядом.
– Нет, о нет, только не это… Это невозможно!
А он, воспламенившись, твердил:
– Никто не узнает, я никому не скажу ни слова!
– Нет‑нет, господин Октав… Не нужно омрачать счастье нашей встречи… Вам это ни к чему, уверяю вас, а я… я так размечталась…
И Октав замолчал; ему не терпелось одержать победу хотя бы над этой женщиной, и он грубо твердил про себя: «Ну нет, уж ты от меня не уйдешь!» Поскольку Мари не позволила ему увлечь ее в спальню, он грубо опрокинул ее на стол; она безвольно подчинилась, и он овладел ею между забытой тарелкой и романом, который от толчков свалился на пол. Дверь квартиры даже не была закрыта, и в тишину комнаты проникало торжественное безмолвие лестницы. А Лилит безмятежно спала в своей колыбельке.
Когда Мари и Октав поднялись, путаясь в ее юбках, они даже не нашли что сказать друг другу. Она машинально заглянула в колыбель, посмотрела на дочь, потом взяла было тарелку, но тут же поставила ее обратно. А он стоял молча, так же охваченный смущением, настолько неожиданным был для него этот порыв, и вспоминал, как чисто по‑братски собирался заставить эту женщину броситься на шею мужу. Потом наконец, желая прервать это затянувшееся, невыносимое молчание, прошептал:
– Вы даже не закрыли дверь?
Мари бросила взгляд на лестничную площадку и пролепетала:
– Да, и правда… она была открыта…
Она с трудом двигалась, на ее лице застыла гримаса отвращения. И молодой человек, глядя на нее, думал: «Какая глупая, жалкая победа – над этой беззащитной бедняжкой, в ее убожестве и одиночестве! Она даже не испытала наслаждения».
– Ой, и книжка упала на пол! – промолвила она, поднимая роман.
Как на беду, при падении уголок обложки надломился. Это их сблизило, принесло облегчение. Они снова заговорили. Мари пришла в отчаяние:
– Я не виновата… Вы же видите, я ее обернула – боялась, что испачкаю… А мы ее нечаянно столкнули со стола.
– Так она лежала на столе? – удивился Октав. – А я ее и не заметил… О, мне‑то это безразлично! Но Кампардон так дорожит своими книгами!
Они передавали друг другу злосчастный том, пытаясь выпрямить уголок обложки; их пальцы то и дело соприкасались, но теперь уже без трепета. Представляя себе последствия, оба искренне сожалели об ущербе, нанесенном чудесному роману Жорж Санд.
– Это должно было скверно кончиться! – запричитала Мари со слезами на глазах.
Октаву пришлось утешать ее: он что‑нибудь придумает, ведь не съест же его Кампардон из‑за какой‑то книги! Их взаимная неловкость возросла в момент расставания. Обоим хотелось сказать хоть несколько любезных слов, но обращение на «ты» застревало в горле и у него и у нее. К счастью, на лестнице раздались шаги – это поднимался муж. Октав молча привлек Мари к себе и поцеловал в губы. Она снова подчинилась, хотя ее губы были по‑прежнему холодны как лед.
Бесшумно прокравшись в свою комнату и сняв пальто, Октав сказал себе: вот и эта, похоже, не склонна к таким приключениям. Но тогда чего она добивалась? И почему отдалась первому встречному? Нет, решительно, женщины – странные создания!
На следующий день, сидя у Кампардонов после обеда, Октав повинился перед хозяином дома в том, что по неловкости уронил книгу. В этот момент вошла Мари. Она везла Лилит на прогулку в Тюильри и спросила хозяев дома, не хотят ли они отпустить с ней Анжель. При этом она, ничуть не смутившись, улыбнулась Октаву и с самым невинным видом посмотрела на книгу, лежавшую на стуле.
– Ах, это я должна вас благодарить! – сказала мадам Кампардон. – Анжель, иди надень шляпку… С вами, Мари, я не боюсь ее отпускать.
Мари, в своем простеньком, темном шерстяном платьице, выглядела очень скромной. Она заговорила о муже, который накануне вернулся домой простывшим; о ценах на мясо – при такой дороговизне им скоро придется отказаться от него. Затем она увела с собою Анжель, и Кампардоны высунулись из окна, чтобы посмотреть им вслед. Мари толкала перед собой коляску руками в перчатках; Анжель, прекрасно зная, что родители за ней наблюдают, шагала рядом, скромно глядя себе под ноги.
– Все‑таки она очень приличная женщина! – воскликнула мадам Кампардон. – Такая кроткая и порядочная!
На что архитектор ответил, хлопнув Октава по плечу:
– Домашнее воспитание, милый мой, – вот его плоды!
V
