Пена. Дамское Счастье

– Вот так‑то: худой мир лучше доброй ссоры! – с облегчением сказала она. – Слава богу, нам удастся спокойно, без скандала, завершить этот день.

Когда Валери помогли одеться и она появилась в большой зале под руку с Теофилем, всем показалось, что свадебное торжество достигло апофеоза. Время шло уже к трем часам ночи, гости начинали расходиться, но оркестр из последних сил играл кадриль за кадрилью. Мужчины ухмылялись при виде помирившейся супружеской пары. Медицинский термин, брошенный Кампардоном в адрес бедняги Теофиля, преисполнил ликованием мадам Жюзер. Юные девицы теснились вокруг Валери, жадно рассматривая ее, но тут же принимали глуповато‑наивный вид под негодующими взглядами матерей. Тем временем Берта наконец‑то пошла танцевать со своим супругом и, похоже, что‑то тихонько шепнула ему на ухо. Огюст, посвященный наконец в эту историю, обернулся, не сбавляя темпа, и посмотрел на своего брата Теофиля с удивлением и превосходством человека, которому подобные истории уж никак не грозят. Наконец заиграли финальный галоп, и пары понеслись по залу в душной жаре, в рыжеватом мерцании свечей, чьи пляшущие огоньки играли яркими отсветами на медных подвесках канделябров.

– Вы с ней близко знакомы? – спросила госпожа Эдуэн, которая кружилась в объятиях Октава, наконец‑то приняв его приглашение на танец.

Молодому человеку почудилось, что по ее стройной, прямой спине пробежала легкая дрожь.

– Совсем незнаком, – ответил он. – Я крайне огорчен тем, что меня впутали в эту историю… К счастью, бедняга‑муж все проглотил.

– Это очень дурно, – объявила его партнерша, со своей всегдашней серьезностью.

Октав, несомненно, ошибся: когда по окончании танца он опустил руку, обвивавшую талию госпожи Эдуэн, она даже не запыхалась; ее глаза были по‑прежнему ясны, темные бандо идеально гладки. Однако конец бала омрачило другое скандальное происшествие. Дядюшке Башляру, вдрызг напившемуся у буфета, пришла в голову игривая мысль. Внезапно все увидели, как он отплясывает перед Геленом нечто совершенно непристойное. Свернутые салфетки, засунутые спереди под застегнутый сюртук, придавали ему вид полногрудой кормилицы, а два больших кроваво‑красных апельсина торчавшие из‑под салфеток, напоминали о мясной лавке. На сей раз возмутились все присутствующие: даже если человек зарабатывает бешеные деньги, он должен знать меру и не забывать о приличиях, особенно в присутствии молодых людей! Жоссеран, стыдясь, в полном отчаянии приказал вывести шурина из залы. Дюверье с омерзением глядел ему вслед.

В четыре часа утра новобрачные приехали на улицу Шуазель, с ними прибыли Теофиль и Валери. Поднимаясь на третий этаж, где молодым обустроили квартиру, они столкнулись с Октавом, который также шел к себе. Молодой человек из вежливости посторонился, но Берта сделала то же самое, и они столкнулись.

– Ох, извините, мадемуазель! – сказал он.

Это слово «мадемуазель» рассмешило их обоих. Берта посмотрела на Октава, и ему вспомнился ее первый взгляд на этой же самой лестнице – веселый и задорный взгляд, ставший для него, нового жильца, очаровательным приветствием. Похоже, сейчас они оба вспомнили об этом, и Берта покраснела, а Октав уже поднимался к себе, в одиночестве, в мертвой тишине, царившей на верхних этажах дома.

Огюст, истерзанный мигренью, мучившей его с самого утра, уже вошел, прикрывая левый глаз, в квартиру, куда поднялись и его родственники. Прощаясь с Бертой, Валери, уступив внезапному порыву нежности, крепко обняла ее, окончательно смяв белое подвенечное платье, поцеловала и шепнула на ухо:

– Дорогая моя, желаю, чтобы вам повезло больше, чем мне!

 

IX

 

Два дня спустя, около семи часов вечера, Октав пришел к Кампардонам ужинать и застал там только Розу в шелковом кремовом пеньюаре с белой кружевной отделкой.

– Вы кого‑нибудь ждете? – спросил он.

– Да нет, – ответила она с легким смущением. – Как только придет Ашиль, мы тотчас же сядем ужинать.

В последнее время архитектор вел себя как‑то странно: постоянно опаздывал к столу, прибегал домой красный, встрепанный, проклиная навалившиеся дела. И каждый вечер исчезал куда‑то под разными предлогами, отговариваясь встречами в кафе, придумывая какие‑то собрания в дальних концах города. Теперь Октаву часто приходилось составлять Розе компанию до одиннадцати вечера; он уже понял, что муж предложил ему столоваться у них, чтобы было кому развлекать его супругу, а та мягко сетовала на мужа, делясь с Октавом своими страхами и говоря: «Боже мой, я ведь предоставляю мужу полную свободу, просто я очень тревожусь, когда он возвращается после полуночи!»

– Скажите, вам не кажется, что с некоторых пор он ходит грустный? – спросила она Октава с легкой тревогой.

Нет, молодой человек ничего такого не заметил.

– Мне кажется, он скорее чем‑то озабочен… Может быть, у него не ладятся работы в Святом Рохе… – сказал он.

Но госпожа Кампардон только кивнула и сменила тему. Теперь она проявила интерес к делам Октава, начала расспрашивать его, как обычно, чем он сегодня занимался, с чисто материнской или сестринской заботой. Он столовался у них около девяти месяцев, и она обращалась с ним как с родным сыном.

Наконец явился архитектор.

– Добрый вечер, милочка, кошечка моя, – сказал он, целуя жену с пылкой нежностью любящего мужа. – Представь: один болван битый час продержал меня на улице!

Октав тактично отсел подальше, но все же услышал их тихий разговор:

– Она придет?

– Нет. Да и зачем это?! Ты, главное, не волнуйся.

– Но ты же мне поклялся привести ее!

– Ну хорошо, хорошо… Она придет. Теперь ты довольна? Я сделал это только ради тебя.

Все сели за стол. За ужином разговор шел об английском языке, который вот уже две недели изучала Анжель. Кампардон неожиданно решил, что девушкам необходимо знать английский, а поскольку Лиза прежде служила у одной актрисы, приехавшей из Лондона, каждое блюдо, которое она должна была поставить на стол, становилось предметом обсуждения на этом языке. Нынче вечером, после долгих мучительных попыток произнести слово «rumsteak», служанка должна была подать жаркое; правда, Виктория передержала его на огне, так что «ромштекс» оказался жестким, как подметка.

Они уже приступили к десерту, когда внезапный звонок в дверь заставил вздрогнуть госпожу Кампардон.

– Там пришла кузина мадам! – объявила Лиза оскорбленным тоном служанки, которую забыли посвятить в семейные тайны.

И в самом деле, в столовую вошла Гаспарина – в простеньком черном шерстяном платье продавщицы, с осунувшимся, унылым лицом. Роза, кокетливо одетая в шелковый кремовый пеньюар, пухленькая и свежая, встала, чтобы встретить ее; она была так взволнована, что у нее навернулись слезы на глаза.

– Ах, моя дорогая, – прошептала она, – как это мило с твоей стороны… Забудем прошлое, не правда ли?