Пена. Дамское Счастье

– Я думаю, что даже самые отъявленные безбожники и те будут потрясены, – сказал Октав, чтобы доставить ему удовольствие.

– Не правда ли! – вскричал тот. – Я жду не дождусь, когда все будет на своих местах.

Они вернулись в неф, но увлекшийся аббат и здесь продолжал рассуждать в полный голос, размахивая руками, точно подрядчик, и превознося Кампардона: вот уж кто, живи он в Средневековье, наверняка прославился бы как знаменитый мастер!

Он выпустил Октава через узенькую дверь в глубине церкви, но еще ненадолго задержал его во дворе дома священника, откуда была видна часть апсиды, полускрытой соседними строениями. Аббат жил здесь, на третьем этаже большого здания с облупленным фасадом, полностью отведенного клиру Святого Роха. Над входной дверью высилась статуя Богоматери, от высоких окон с плотными занавесями неуловимо веяло ладаном, а в безмолвии двора чудились неслышные шепотки исповедальни.

– Я зайду повидаться с господином Кампардоном нынче же вечером, – сказал аббат Модюи. – Попросите его дождаться меня… Я хочу спокойно обсудить с ним одно усовершенствование.

И он распрощался с Октавом легким поклоном, как светский человек. Октав наконец пришел в себя: церковь Святого Роха, с ее обновленными сводами, помогла ему успокоиться. Он с любопытством оглядывал этот жилой дом – нечто вроде каморки привратника, который должен был ночью дернуть за шнур, чтобы впустить кого‑то в обитель Господню; эдакий монастырь, затерянный в мрачных дебрях квартала. Стоя на тротуаре, он еще раз поднял голову, чтобы осмотреть здание: голый фасад с зарешеченными окнами; цветочные ящики на пятом этаже, в железных оградках; а в цокольном этаже убогие лавчонки, приносившие кое‑какую прибыль монахам, – они сдавали их часовщику, холодному сапожнику, вышивальщице и даже виноторговцу, к которому в дни похорон захаживали факельщики. Октав, подавленный своей неудачей в суровой мирской жизни, позавидовал безмятежному существованию старых служанок всех этих кюре, которые, верно, тихо‑мирно поживали там, наверху, в каморках, благоухающих вербеной и душистым горошком.

Вечером, в половине седьмого, он вошел в квартиру Кампардонов, не позвонив, и наткнулся на архитектора и Гаспарину, страстно целовавшихся в передней. Кузина, которая только что вернулась из «Дамского Счастья», в спешке не заперла за собой входную дверь. Все трое застыли в изумлении.

– Моя жена еще причесывается, – пролепетал Кампардон, лишь бы что‑нибудь сказать. – Пройдите к ней.

Октав, смущенный не меньше их, торопливо постучал в дверь Розы и вошел, не дожидаясь ответа, как близкий родственник. Нет, он решительно не мог продолжать столоваться здесь, теперь, когда застал их целующимися по углам.

– Войдите! – крикнула Роза. – А, это вы, Октав… Ничего‑ничего, не смущайтесь.

При его появлении она даже не накинула пеньюар – так и сидела с обнаженными плечами и руками, сиявшими нежной, молочной белизной. Пристально глядя в зеркало, она завивала в мелкие локоны свои золотистые волосы. Роза ежедневно, часами сидела за туалетом, тщательно занимаясь своей внешностью, пристально разглядывая каждую родинку, прихорашиваясь, – и все лишь затем, чтобы потом раскинуться на диване в роскошном наряде как красивый бесполый идол.

– Вы сегодня выглядите еще прекраснее, чем обычно, – с улыбкой сказал Октав.

– Ах, боже мой, у меня только и есть что это занятие, – ответила она. – Оно хоть как‑то развлекает… Вы же знаете, я никогда не интересовалась хозяйством, а уж теперь, когда Гаспарина живет у нас… По‑моему, мне идут эти локоны. Когда я хорошо одета и чувствую себя красивой, меня это немного утешает.

Узнав, что ужин еще не готов, Октав рассказал о своем уходе из «Дамского Счастья», а затем выдуманную историю о работе в другом месте, которой якобы давно дожидался, – это послужило ему предлогом к тому, чтобы отказаться от обедов и ужинов у Кампардонов.

Роза удивилась: зачем уходить из магазина, где его ждала хорошая карьера? Впрочем, она была так занята созерцанием себя в зеркале, что почти не слушала его.

– Посмотрите‑ка на это красное пятнышко, вон там, за ухом… – попросила она. – Неужели это прыщик?

Октаву пришлось оглядеть ее затылок, который она показала ему с невозмутимым спокойствием женщины, надежно огражденной от низких помыслов.

– Да нет там ничего, – ответил он. – Вы, верно, слишком сильно растерли это место, когда умывались.

Он помог ей надеть голубой шелковый пеньюар, расшитый серебристыми узорами и приготовленный для сегодняшнего вечера, после чего они прошли в столовую. Едва подали суп, как речь зашла об уходе Октава из магазина Эдуэнов. Кампардон заахал, а Гаспарина сидела со своей всегдашней, чуть заметной усмешкой; в остальном эти двое обращались друг с другом непринужденно, как всегда. Октав был даже тронут заботой, которой они оба окружали Розу. Кампардон наливал ей вина, Гаспарина выбирала лучшие куски жаркого. Нравится ли ей хлеб? – ведь они сменили булочника. Не подложить ли ей подушку под спину? И Роза, преисполненная благодарности, умоляла их не беспокоиться о ней. Она величественно восседала за столом в своем роскошном пеньюаре с кружевами, обрамлявшими нежный бюст красивой блондинки, и ела с отменным аппетитом, в отличие от понурого, осунувшегося мужа и кузины – тощей, чернявой, с костлявыми плечами под темным платьем, с телом, иссушенным страстью.

За десертом Гаспарина строго отчитала Лизу, которая надерзила хозяйке дома из‑за пропавшего куска сыра. Служанка виновато оправдывалась. Гаспарина уже полностью распоряжалась хозяйством в доме и командовала служанками; одного ее слова было достаточно, чтобы повергнуть в дрожь саму Викторию с ее кастрюлями. Благодарная Роза одарила ее растроганным взглядом; с тех пор как Гаспарина водворилась в их доме, служанки начали уважать свою госпожу, и теперь она мечтала только об одном: заставить кузину покинуть «Дамское Счастье», по примеру Октава, и поручить ей воспитание Анжель.