Прыжок
В России профессиональное обучение космонавтике практиковалось с шестнадцати лет. Было, конечно, Гагаринское кадетское училище в Смоленске и Центр Циолковского в Калуге, где дети учились «космическим профессиям» с десяти лет. Горчаков считал это пустым баловством, пусть и романтичным – по статистике с космосом свою жизнь связывало меньше двадцати процентов выпускников. Сам он поступил в училище в шестнадцать, в последний момент выбрав между Владивостокским Глубоководным и Московским Аэрокосмическим. О решении своем он никогда не жалел, но был убежден, что в десять лет планировать жизнь невозможно. Были у них в училище ребята из Смоленска и Калуги – ничем особенным они не выделялись, подготовкой не блистали, хоть и надували поначалу щеки, рассказывая о традиционном одиночном орбитальном полете и выпускной лунной миссии. Так что американский подход – непрерывный цикл обучения с девяти до семнадцати лет, точно так же, как европейский, при котором подготовка начиналась в одиннадцать, по мнению Горчакова, были последствиями элитарного англосаксонского подхода к образованию, когда детей стараются как можно раньше выпихнуть из дома для обретения полезных в жизни социальных связей.
Впрочем, благодаря русской неспешности, Валентин подружился с Матиасом – тот тоже решил стать космонавтом лишь в пятнадцать лет, и выбор русского училища был для него последним шансом на достойное образование.
Но сейчас, разговаривая с «откатившейся» к одиннадцатилетнему возрасту Лючией, он впервые подумал, что в американском подходе тоже есть какой‑никакой смысл. Вот как бы он сам себя вел, внезапно очнувшись во взрослом теле, в глубоком космосе, в окружении незнакомых людей – и с разумом одиннадцатилетнего пацана? Да разревелся бы, без всяких сомнений.
А вот Лючия, после короткой паники, вызванной, похоже, в первую очередь тем, что она пришла в себя голой, на удивление быстро собралась. И после того как Мегер помогла ей одеться и напоила какао, вела себя достойно. Сидела на кушетке, держа в руках кружку, и очень старательно отвечала на вопросы.
– Были гонки на картах. Я очень хотела победить, – рассказывала она. – Алекс был первым, но я думала, что стану второй.
– Ты пришла третьей, – пробормотала Мегер. – Очень достойно для девочки, которая не специализируется как пилот.
– То есть я не разбилась? – уточнила Лючия.
– Нет. Взяла третье место. Хорошо училась… хотя мне кажется, что твои кулинарные навыки не соответствуют высокой оценке… – Мегер хмыкнула. – Мы опоздали на «Техас», где должны были пройти практику. Вместо этого попали на «Твен», к командиру Горчакову.
Лючия с интересом посмотрела на Валентина. Потупила глаза. Потом спросила:
– А я кто?
– Специалист по системам жизнеобеспечения, – с ноткой удивления произнесла Мегер.
– Я хотела перевестись на инженера двигательных систем, – вздохнула Лючия. – На третьем курсе…
– Видимо, ты передумала, – сказала Мегер терпеливо. – Или не прошла экзамен. А чем тебе не нравится специалист жизнеобеспечения?
– Я пошла на этот курс, потому что у меня высокий балл за внешность, – откровенно сказала Лючия. – На другие курсы не проходила. Но специалисты по жизнеобеспечению… мама говорит, что туда идут девушки вольного поведения. Мама говорит, это место для baldracca.[1] Тетушка Бьянка с ней спорила, это была ее профессия в молодости…
Валентин даже поперхнулся. Ничего особо грубого сказано не было, но в сочетании с невинным детским выражением лица Лючии и ее более чем сексапильной внешностью… В общем, прозвучало странно.
– И вовсе не обязательно, – сказала Мегер. – Психологический климат в экипаже вовсе не обязательно поддерживать таким путем! В любом случае, ты выбрала именно эту профессию.
– Но ведь я теперь все забыла? – с надеждой произнесла Лючия. – Можно мне чему‑то другому научиться?
– Я подумаю над этим, – решила Мегер. – Сейчас я отведу тебя в каюту, отдохнуть и ознакомиться с событиями нашего полета. Думаю, Марк подготовит краткий и точный пересказ событий.
– Марк – наш искин? – спросила Лючия и захлопала ресницами. – Кажется, я помню, что искина зовут Марк!
– Вот видишь, детка, кое‑что вспоминается, – сказала Мегер. – Пойдем.
– Разрешите идти, командир Горчакофф? – спросила Лючия.
Правила субординации кадеты явно учили хорошо и с первого года обучения, а вот в произношении русских фамилий путались.
– Свободны, кадет Д’Амико, – разрешил Горчаков.
Лючия поставила кружку и вместе с Мегер вышла из медотсека.
– Блин, ну и дела, – пробормотал Гюнтер. Покачал головой. – Scheiße…[2]
– Вынужден согласиться, – сказал Горчаков.
– Простите, командир. – Соколовский достал из‑под столика припрятанную бутылку, допил воду из стакана и щедро налил себе польской водки. – Я старый никчемный дурак. Я был уверен, что девочка в порядке.
– Вы сделали все, что могли, – Валентин пожал плечами. – И Ракс сделали все возможное. Хорошо, что Лючии не три года. Она хотя бы понимает, что находится в космосе, и у нее есть какие‑то базовые навыки дисциплины.
Соколовский залпом выпил, глянул на командира мгновенно покрасневшими глазами. Засопел. Гюнтер протянул ему кусок колбасы, но доктор упрямо покачал головой.
– Нет… хочу напиться… Командир, вас словно не беспокоит состояние Лючии…
– Беспокоит, – возразил Валентин. – Умеренно. Меня куда больше беспокоит состояние Мегер.
– Но она в порядке! – воскликнул Лев.
– Думаете? Ракс предупредили, что самые серьезные проблемы с памятью будут у Лючии и Анны. Что случилось с Лючией, мы видим. А вот что случилось с Анной, пока что нет.
Доктор и оружейник переглянулись.
– Что ж все так плохо‑то… – сказал Лев. – Я забыл жену и гимн… Валентин – какие‑то мелочи из детства… Лючия – треть жизни… Мегер – не пойми что… Гюнтер, ну ты хоть что‑нибудь забыл? А?
Вальц вздохнул.
– Если вам от этого будет легче, доктор.
– Ну, ну! – подбодрил его Лев.
– Я пересмотрел все фотографии, видео, выписал все события своей жизни, прошел профессиональные тесты, просмотрел медицинскую карту…
– Ну?
[1] Бальдракка (итал., диал.) – женщина с пониженной социальной ответственностью.
[2] Шайсе (нем.) – дерьмо, традиционное и самое популярное немецкое ругательство.
