Расправа и расплата

– Привет! Ты зачем сюда? С поездом? С этим? Как же мы в Уварово не встретились? Все веселее бы ехать. Поболтали бы. А меня вот начальство вызвало…

– Климанов? – невольно брякнул Анохин.

– Зачем? У меня свое начальство. УВД… А ты что, к Климанову? – догадался он.

– Вызывает зачем‑то…

– Они найдут зачем… Ты слышал? Мы в Уварово совсем без начальства остались. Я теперь в милиции самый большой начальник, – засмеялся Сарычев.

Анохин видел, что Сашка чем‑то возбужден: нежная кожа на его румяных щеках полыхала, глаза блестели, а кончик тонкого носа подрагивал нервно. И возбужден, конечно, не встречей с ним.

Они не были приятелями, просто хорошие знакомые. Видели друг друга довольно часто. Городок маленький. Один раз даже попали на одну вечеринку. Тогда Анохин поразился, что Сарычев так говорлив. Представлял работников милиции молчаливыми, сдержанными в компаниях, профессия такая. Но жизнерадостный Сашка Сарычев трепался весь вечер. Потом Анохин обратил внимание, что Сашка ни слова не сказал о своей работе, ни разу не упомянул ни одного сослуживца, и если бы Анохин не знал, что он начальник ОБХСС, то принял бы его скорее всего за школьного учителя, гуманитария. Чувствовалось, что читал Сарычев много и не без разбору.

– Как это? – не понял Анохин слова Сарычева о том, что в Уваровской милиции он теперь самый большой начальник, но почему‑то сразу в душе вспыхнула тревога.

– Вчера ночью пьяный Ачкасов на мотоцикле вмазался в самосвал. Мотоцикл вдребезги, сам в лепешку!..

– Вчера?! Пьяный?! – воскликнул Анохин, побледнев. – Не может быть!

– Ага, не может. Он здорово поддавал… Да чего ты расстраиваешься?

– А ты, вижу, рад. Местечко освободилось, – мрачно перебил Анохин. Он почувствовал, как слабеют ноги, становится трудно дышать. Он стиснул зубы и полез в карман за платком.

– Брось, рад! Жалко… Человек все‑таки. Безвредный был… Его все равно не ныне завтра списали бы. Он совсем мух не ловил… Чего ты расстроился? Ты хоть знаком‑то с ним был?.. Да, кстати, он, говорят, вечером в том общежитии был, где ты живешь. Ты не видел его?

– Нет, – тихо качнул головой Анохин.

– У него, говорят, там любовница. Он, вроде бы, часто у нее поддавал.

– Не видел, – буркнул Анохин, вытираясь платком, и спросил: – А какой же самосвал… ночью? Угнали?

– Нет, колхозный. Сын председателя приезжал за запчастями и задержался…

– Сын председателя?! Со Жданова? – вырвалось у Анохина.

В этом колхозе Ачкасов обнаружил неучтенное стадо овец.

– Да… А откуда ты знаешь? – удивился Сарычев.

Лицо у него сразу сузилось, стало каким‑то острым, колючим.

– Догадался… Я не раз был у ждановцев. Видел этого сынка. Пьянь страшная… Он‑то в тот момент трезвый был?

– Не знаю пока… Но будто бы перед столкновением тормознул, остановился, когда увидел, что мотоцикл прет на него. Тормозной путь четкий. Пытался в кювет съехать, не успел. – Лицо Сарычева расслаблялось, расплывалось, хотя глаза по‑прежнему глядели остро, недоверчиво, будто подметить хотели что‑то важное в поведении Анохина.

Неожиданное известие о смерти Ачкасова ошеломило, раздавило Анохина. Надо было уйти от мучительного разговора, и Николай попытался поддеть Сарычева:

– Ну что, теперь ты станешь начальником милиции?

– Я? – не смутился, засмеялся Сарычев, подхватил: – А чо, предложат – не откажусь. Я смогу… Только вряд ли сразу начальником, скорее замом. Начальника пришлют, у нас некого…

Анохин почти не слышал, что говорит Сарычев, Из головы не выходила мысль о смерти Ачкасова, ответ его: «Меня потом!», когда Анохин спросил, почему не отравили его вместе с начальником. Знал Ачкасов, уверен был, что попытаются убить его, и не уберегся. А если узнают, что он был вечером у меня, догадаются, что он все рассказал и тоже… того… При этой мысли Анохину стало холодно.

Он оглянулся: не видно ли нужного троллейбуса. На противоположной стороне стоял один, высаживал пассажиров. Скорее бы он подходил, скорее бы уехать от Сарычева, поразмышлять наедине.

Троллейбус тронулся, стал медленно разворачиваться. Люди на остановке зашевелились, готовясь к штурму. Анохин не слушал, что говорит ему Сарычев, глядел, как синий троллейбус объезжает клумбу, расположившуюся посреди площади, покачивается на неровностях много раз ремонтировавшегося асфальта, ждал, когда он повернется передом, чтобы увидеть цифру, узнать маршрут, и с разочарованием увидел, что это «шестерка». Этот маршрут шел к телецентру мимо рынка, сворачивал, не доходя до облисполкома. «Двойка» нужна была Анохину. Но и Сарычеву тоже. Не хотелось ехать с ним Николаю, и он буркнул отрывисто, прервал Сарычева:

– Я еду!

– А ты куда?

– Туда, – махнул рукой Анохин в сторону рынка и смешался с толпой, ринувшейся к подъехавшему троллейбусу.

Напором людей его поволокло к открывшейся задней двери, закрутило, развернуло боком. Кричали озорно парни, напирая, взвизгивали девчата, ругались бабы. «Ширнут в этой давке ножом в бок, и никто не заметит», – мелькнуло в голове.

Вспомнились слухи, доходившие из Тамбова в Уварово, будто однажды на остановке набитый донельзя троллейбус распахнул двери и из него вывалился мертвый парень с торчащим ножом в боку. Зарезали в давке, отомстили за что‑то. Много таких случаев рассказывали о тамбовской шпане. Хулиганье шутило, что для них Одесса – мама, Ростов – папа, а Тамбов – браток.

Николая придавили к боковому стеклу на задней площадке. Троллейбус мотало по ухабистой, разбитой зимой Интернациональной улице. Он то притормаживал резко, то дергался. Привычные к такой болтанке пассажиры молча терпели. Анохин смотрел в окно на высокий зеленый забор, тянувшийся вдоль всей улицы, решал, где ему выйти, чтоб пересесть на нужный троллейбус. На Интернациональной не стал выходить, побоялся, что снова встретиться с Сарычевым. Когда «шестерка» свернула к рынку, выскочил на тротуар, увидел телефонную будку и обрадовался, решил прежде позвонить Климанову, а потом уж ехать к нему.

Секретарша, выяснив, кто он и зачем звонит, соединила с Сергеем Никифоровичем. Голос у Климанова был веселый, доброжелательный. Назвал Анохина по имени.

– А, Коля? Здравствуй, здравствуй! Прибыл, говоришь?.. Приезжай часикам к двенадцати. Занят я сейчас… Жду!

И не дожидаясь ответа Анохина, положил трубку.

Николай вышел из будки, остановился, обдумывая слова, интонацию голоса Климанова. Если бы он вызвал, чтоб погонять за статью, тон его должен быть суровый, начальственный, может быть, раздраженный, по крайней мере, более официальный. Назвал бы непременно Николаем Игнатьевичем, а не Колей, не тыкал бы так по‑отечески покровительственно. И зачем‑то дважды сказал «здравствуй», словно рад был услышать его. И слова «занят я сейчас» – произнес как бы оправдываясь, как равному. Эти размышления успокоили немного, но и по‑новому озадачили. Что нужно Климанову?..