Расставание из ада
Я провожу руками по чистой обложке книги, ощущая глянцевый рельефный череп в центре, наблюдая, как черные и красные чернила поблескивают на солнце. Данте Валгейт. Каждый выход его новой книги похож на Рождество независимо от месяца. Я открываю страницу, отмеченную закладкой, новый корешок потрескивает, как поленья в камине, и я продолжаю с того места, на котором остановилась за завтраком.
Я только начинаю погружаться в историю, когда в дверном проеме появляется тень и загораживает мне свет.
Кто‑то смотрит на меня. Его раскаленный, как солнце в середине лета, взгляд прожигает мою макушку. Я провожу рукой по волосам, пытаясь смахнуть это чувство, как паутину. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на этого человека, и бросаю на него неодобрительный взгляд.
В дверном проеме, освещенный утренним светом сзади и золотистым мягким сиянием церкви спереди, стоит парень, заглядывающий внутрь с порога.
Христос на крекере, кто это, черт возьми?
Он примерно моего возраста, с волной черных как смоль волос, обрамляющих его бледное лицо, и такими темными ресницами, что создается впечатление, будто у него подведены глаза, как у пирата. И он одет в костюм! Никто в Вермонте не надевает костюмы, никогда. Это придает ему утонченный вид… Я бы сказала, светский. Да, он определенно не отсюда.
Боже, я пялюсь. Я опускаю взгляд на книгу у себя на коленях. Меня, словно магнитом, снова тянет поднять глаза, и я борюсь с этим так долго, как только могу. Когда я больше не в силах сопротивляться, то оглядываюсь и замечаю, что он смотрит на меня.
И не просто на меня, а словно внутрь меня.
И тогда жар ощущается уже не только на макушке, он рождается у меня в груди и распространяется по всему телу. Как в фильмах, когда взгляды главных героев встречаются и время вокруг них замедляется, пока звучит какая‑нибудь глупая романтическая песня. В нашем случае вместо гитар слышен только отдаленный голос священника и беспрестанное сопение Джонни Пирсона со своего обычного места в заднем ряду. Я с трудом вспоминаю, как дышать, а мое сердце колотится о ребра.
Что‑то хватает меня за плечо, и я вздрагиваю.
– Мигуэла, что ты делаешь? Немедленно возвращайся в церковь, – шепчет бабушка на испанском, поднимая меня на ноги своими костлявыми пальцами.
– Боже, абуэла, ты напугала меня.
– Мы уже много раз говорили о том, чтобы ты не разбрасывалась именем Господа так, словно оно не имеет никакого значения. – Она замечает книгу в моих руках. – Фу! Я должна была догадаться. Им следует сжечь все книги этого человека. А теперь убери ее и возвращайся. – Затем она бросает взгляд на дверь. – И на что ты так пристально смотрела?
Парень!
Я поднимаю взгляд, но незнакомец уже исчез. Огромный дверной проем пуст.
Черт возьми.
После мессы прихожане собираются на лужайке перед церковью. Бабушка разговаривает с соседями о запеканках, необычно теплой погоде и других умопомрачительно скучных вещах, когда кто‑то хватает меня за шею.
Я собираюсь ударить напавшего – не зря же занимаюсь боевыми искусствами, – когда вижу лицо Рагуила, ухмыляющегося мне через плечо, волнистая копна оранжевых волос закрывает один из его голубых глаз. Его называют Рейджем[1] , что иронично, поскольку он самый дипломатичный и дружелюбный человек, которого я знаю.
– Тебе повезло, что я не перекинула тебя через плечо прямо на церковной лужайке, – спокойно говорю я.
Он обнимает меня за плечи и подмигивает:
– Да ладно, мы оба знаем, что ты этого не сделала бы, даже если бы могла.
– Надо же, спасибо, сэнсэй[2] . Где Барри?
Словно отвечая на мой вопрос, нескладная электронная версия «Red Solo Cup»[3] эхом разносится по улице. Все оборачиваются, когда самый большой и нелепый грузовик, который я когда‑либо видела, подъезжает прямо к церковной лужайке. Он жемчужно‑белый, с зеркально блестящей алюминиевой отделкой и шинами, которые кажутся выше меня. У него мигающая красная лампочка сверху и гораздо больше стоек на крыше, чем может понадобиться одному человеку. Пока мы глазеем на это, тонированное стекло со стороны водителя опускается, и я вижу лицо Барри, озаренное гордостью.
– Этот мальчик всегда такой незаметный, – слышу я голос бабушки, которая выглядывает из‑за моего плеча.
– Да, Барри определенно любит эффектные появления, – улыбаясь, отмечает Рейдж.
Мы с ним подходим к грузовику.
– Барри! – Я пытаюсь перекричать громкий рев двигателя. – Что это за машина?
– Нравится? Она новая. Я назвал ее «Пегас». – Он с улыбкой похлопывает по приборной панели, как будто это собака.
Я смеюсь:
– Не думала, что ты любишь мифических существ.
– А кому не нравятся крылатые лошади? Да и я же твой друг, – подмигивает он.
Стоит сказать, что размеры Барри идеально подходят для нового грузовика. Он вырос на ферме и выглядит соответственно. Предплечья как стволы деревьев, загар ровно под рукава футболки, а на его лице постоянно играет улыбка пятилетнего мальчика, который только что украл у тебя последнее печенье. Рейдж выглядит стройным и стильным в своей воскресной одежде, но Барри?.. С закатанными рукавами и мятым галстуком он выглядит… совершенно неподходяще одетым для церкви. Я указываю на передвижной арсенал Барри за сиденьями:
– Смотрю, оружейная стойка тоже выросла. Ожидаешь неприятностей после мессы?
– Нет, но начался сезон охоты, милочка! Давай, Рейдж, язычница уже забронировала нам столик.
Я закатываю глаза.
– Ты знаешь, что Зи не нравится, когда ее так называют.
– Что ж, ты видишь ее здесь по воскресеньям, страдающей на мессе вместе со всеми нами?
Рейдж забирается на пассажирское сиденье и оглядывается на меня:
– Ты идешь? «МакКарти»? Красно‑бело‑синие блинчики?
У меня текут слюнки при мысли обо всей этой вкуснятине.
– Не могу. Мне надо на работу.
Бабушка с ее сверхострым старушечьим слухом широкими шагами подходит к грузовику.
– Ты же не собираешься опять работать в день Господень, Мигуэла?
[1] В переводе с английского языка rage означает «ярость». (Прим. пер.)
[2] В Японии вежливое обращение к учителю. (Прим. ред.)
[3] Трек исполнителя Тоби Кита (Toby Keith). (Прим. ред.)
