Расставание из ада
Жизнь в черте города сопряжена со своими трудностями, но наше маленькое одноэтажное бунгало находится на некотором расстоянии от двух трасс, и я благодарна за это. Я пересекаю центральную дорогу и спускаюсь по тихой тропинке, идущей вдоль реки.
Мне нравится ощущение дорожки под кроссовками, чистый запах красных сосновых иголок, устилающих землю.
И тишина. В большей степени я пришла сюда из‑за тишины. Здесь не гуляют с собаками, хотя, когда огибаю рощу, я вижу, как что‑то маленькое и черное со стоячими заостренными ушами убегает в кусты.
Ничего не могу с собой поделать и думаю о Сэме. Его лицо всплывает в голове, как будто кто‑то специально запечатлел его в моей памяти, но по мере того, как мышцы разгораются, я сосредотачиваюсь на движениях ног и рук и ритме дыхания. Когда я возвращаюсь домой и захожу в душ, Сэм уходит на задний план. После ужина я лежу в кровати и читаю очередную книгу, когда слышу голоса в гостиной, в частности нежное воркование бабушки, суетящейся над кем‑то. Мне становится любопытно, я открываю дверь спальни и вижу, как абуэла пытается накормить Зи печеньем.
– Мигуэла, дорогая Зерахиил пришла, чтобы отвезти тебя на ярмарку, разве это не заботливо с ее стороны?
Бабушка прямо‑таки сияет. Она всегда обожала Зи. Ей нравится в ней все: от длинных светлых волос до пышных женственных юбок, не говоря уже о милом характере. Думаю, бабушка одобряет нашу дружбу, поскольку надеется, что Зи положительно повлияет на меня.
Я сажусь рядом с Зи на диване.
– Так бы оно и было, если бы я не написала ей десять раз, что не пойду, – со стоном говорю я.
– Но потом ты выключила телефон и я решила, что ты передумала! – Зи хлопает ресницами, явно солгав.
Я замечаю золотистые кристаллы, свисающие у нее из ушей, протягиваю руку и ощупываю.
– Последнее время ты постоянно их носишь. Что делает этот камень?
– Это цитрин. Он приносит радость и воодушевление.
– На мне это не работает, – шепчу я.
Она не обращает внимания на мои слова.
– И как я только что говорила твоей бабушке, Осенняя ярмарка – это такой праздник в Вермонте, что я просто не могу позволить тебе пропустить его.
Абуэла поворачивается ко мне:
– Это правда, Мигуэла. Мы живем в таком красивом месте. Ты должна пойти, дорогая.
И это говорит женщина, которая никогда не отпускает меня гулять вечером, когда я действительно этого хочу.
Зи лучезарно улыбается мне, и на секунду я подумываю, не спихнуть ли ее с дивана. На самом деле я бы никогда этого не сделала. Но при этом она участвует в кампании «Разве ты не любишь Вермонт?» с тех пор, как я сказала, что поступила в Калифорнийский университет Лос‑Анджелеса. Мне лучше просто пойти, пока она не сказала что‑нибудь такое, что вызовет любопытство у абуэлы. Я закатываю глаза и встаю с дивана.
– Ладно. Но ненадолго, – заключаю я и иду в комнату, чтобы взять толстовку и телефон.
Абуэла подходит ко мне с расческой. Она что, разложила их по всему дому, чтобы мучить меня?
– Вернись домой к девяти тридцати. Завтра в школу, niñas[1] .
Она заканчивает проводить расческой по моим волосам спереди (на то, чтобы расчесать всю голову, ушел бы час и вмешательство Бога) и застегивает молнию на толстовке, хотя на улице почти пятнадцать градусов. (Что очень странно, если задуматься об этом.)
Бабушка провожает нас до двери, целует в обе щеки и машет рукой:
– Повеселитесь!
Это заговор, клянусь. Как только мы оказываемся вне пределов слышимости, я шиплю:
– Это было совершенно нечестно, Зи!
Она обнимает меня за шею и притягивает ближе с широкой улыбкой. Я улавливаю свежий аромат лемонграсса и апельсина и сразу чувствую, как замедляется мое сердцебиение. Не знаю, дело в эфирных маслах или просто в ее манере держаться, но эта девушка – настоящее успокоительное.
– Не злись, Мика. Это ненормально – запираться в комнате и постоянно читать про зомби.
Я открываю пассажирскую дверь.
– Я не читаю про зомби! Это делали в 2019‑м.
Она садится за руль и заводит машину.
– Я помню, тебе нравились «Бегущие мертвецы».
– «Ходячие мертвецы»! – восклицаю я, но она лишь улыбается. – Ты просто издеваешься надо мной.
– Не важно. Прежде чем ты сбежишь и забудешь про нас, я хочу, чтобы ты поняла, что оставляешь здесь.
– Я знаю, что оставлю здесь, Зи, и я буду скучать по всем вам, но мне нужно что‑то поменять, увидеть что‑то новое. Я чувствую себя… запертой здесь, я не могу пошевелиться и расправить крылья.
Она поднимает брови.
– Крылья? У тебя есть крылья, а ты никогда не рассказывала мне об этом?
Я игнорирую ее слова.
– Кроме того, я ходила с тобой на октябрьский фестиваль, и сбор яблок, – я загибаю пальцы, – и в лабиринт на кукурузном поле. Мы вели себя как чертовы туристы.
Мы заезжаем на парковку ярмарки, и, заглушив двигатель, она поворачивается ко мне:
– Послушай, Мика. Извини, если я слишком резкая. Я просто… не хочу, чтобы ты уезжала.
Ладно, это прозвучало настолько искренне, что мне становится плохо.
– Я знаю, Зи, но мне бы хотелось, чтобы ты поддерживала меня в том, что хочу делать я.
Она вздыхает.
– Ты права. Я попытаюсь. Если ты попытаешься повеселиться сегодня.
Я издаю стон.
– Никаких обещаний.
Мне приходится хлопнуть дверью, чтобы она закрылась. Родители Зи предложили купить ей любую машину, какую она захочет, но она предпочла приобрести двадцатилетний дрянной универсал на собственные деньги. Именно это мне в ней и нравится.
Когда мы проходим через ворота, кто‑то набрасывается на меня сзади. Я оборачиваюсь, готовая к драке – я всегда к ней готова, – пока не понимаю, что это всего лишь Барри.
– Боже, Ба! Почему вы, ребята, чувствуете необходимость все время напугать меня?
– Нам нравится держать тебя в тонусе. – Он взъерошивает мои волосы. – Вижу, бабушка снова напала на тебя с расческой.
Рейдж протискивается между мной и Зи и обнимает нас обеих.
– Итак, Мика. Что такого предложила тебе Зи, что ты согласилась приехать сюда?
[1] Девочки (исп.). (Прим. пер.)
