Реквием по ушедшему лету

– Эй, ты чего? Все же хорошо, ну? – он приобнял ее за плечи и приблизил к себе, поцеловав в макушку. – Это я все к тому, что мы должны ценить близких, пока они с нами рядом. Потом будет уже поздно, ведь ты никогда не знаешь, что может случиться завтра: они могут по‑прежнему быть с нами, но а вдруг случится так, что в один день их больше не будет, и тогда ты будешь так сильно сожалеть о том, что когда‑то причинял им боль своими действиями и словами, а время уже нельзя вернуть назад. Оно проходит, а то, что после него остается, не пройдет никогда. Внутри всегда будет рана, которая хоть и затянется, но полностью не заживет. – сигарета тлела слишком быстро, а его руки слегка тряслись от озноба внутри. Ему было тяжело об этом рассказывать. – После этого случая у меня внутри словно камень. Я не мог себя простить, мне было просто противно. Тогда началась еще вся эта возня с наследством и эти родственники, как стервятники, налетели, желая отобрать себе хоть какой‑нибудь кусочек, и вся ответственность легла на мои плечи, а мне было так плохо, что я готов был отдать им все, лишь бы меня уже оставили в покое. Я так хотел побыть один, а впереди ждали только бесконечные ссоры и конфликты, которым, казалось, не было конца и края. А потом я все же остался один, на этот раз совсем один. Я стал жить с дядей и тетей, я помогал им в доме, они помогали мне. Это все, кто у меня есть.

– Ты до сих пор чувствуешь это одиночество внутри себя? – где‑то вдалеке сверкнула молния, озарив темное небо.

– Еще какое. У меня никого нет.

– А как же твои друзья?

– Это все пустое. Они есть, но природа человека такая, что каждый живет ради своей собственной выгоды, я это знаю. Поэтому никто не захочет сам тебе помогать, ему обязательно что‑нибудь за это нужно.

– Неужели все люди в твоем окружении такие? Может быть, ты просто не встречал по‑настоящему хороших людей?

– Да, они все такие. Я вижу их насквозь, и никому никогда не будет до тебя дела. Мы живем ради себя, так уж получается, и ничего с этим не сделать. Я их не виню: только им решать, как они хотят жить, и, наверное, это в какой‑то мере даже правильно. Этакий здоровый эгоизм, но я так не могу. Поэтому у меня и нет друзей, нет любимых людей. Меня люди интересуют только в плане дел и работы, поэтому с ними и приходится общаться. Была бы возможность, я остался бы один.

Ханна понимала, что перед ней человек, глубоко травмированный в душе. Было грустно смотреть на то, как он по‑прежнему пытается улыбаться, хотя внутри у него полная разруха, и, кажется, что никто не способен зализать его раны. И грустно, что у такого, на первый взгляд, жизнерадостного человека есть эта боль, с которой он уже много‑много лет не может справиться. Теперь она знала причины его порой странного поведения и перепадов настроения. Он все еще один.

– Давай больше не будем об этом, хорошо?

– Хорошо. – а на небе занялся настоящий гром, и по земле начали постукивать маленькие капли летнего дождя, как будто сбрасывая всю эту тяжесть, что накопилась за день, постепенно усиливаясь.

Тим раскачивал ее на качелях: ей было весело, несмотря на непростой разговор, в котором он поведал ей о своем детстве и юности. Он наконец‑то был рядом, и даже вчерашняя ситуация начала все же забываться.

Впрочем, время было уже около часа ночи, и дождь начал поливать со всей силы. Ханна смеялась: волосы уже совсем промокли, но ее это ничуть не заботило. Она закрыла глаза, слушая только свое дыхание и удары капель об асфальт вокруг нее. Ветер обжигал щеки, отчего на них ощущалось легкое покалывание, заставляющее почувствовать себя в реальности. Перед ней – лишь темнота, полное отсутствие каких‑либо мыслей, душащих проблем, потеря контроля над собой и своим телом: уж если кто ее и держал, так это был только он. Под ладонями – холод железных цепей, их текстура, ощущаемая каждой клеточкой тела, и дождь, целующий ее в оголенную шею, заставляющий вздрагивать и морщиться, но не от прохлады – от захвативших ее таких простых эмоций.

– Надо идти, Ханна, а то мы совсем тут промокнем. – засмеялся парень, останавливая качели и помогая ей с них слезть.

– Ну и пускай! Неужели ты замерз? – рассмеялась она в ответ, заглянув ему в глаза, которые на фоне темно‑синего неба были похожими на звезды.

– Я боюсь, что ты простудишься. – взяв ее за руку, Тим пошел в сторону подъезда.

– Давай только прогуляемся вокруг дома и зайдем. Мне сейчас так хорошо! – сказала она, когда разразился настоящий ливень, и потащила его в другую сторону.

– Ох уж эта Ханна! – закатил он глаза. Их руки, покрытые каплями, продрогли на ветру, и было бы гораздо целесообразнее убрать их в карманы, но они по‑прежнему были сцеплены, а пальцы переплетены. Теперь они бежали, ногами увязываясь в лужи, создающие непрерывные всплески, отчего все кеды были уже мокрыми. Тим по‑доброму злился на нее за то, что она не позволила ему слишком быстро зайти домой, а в ней вдруг возникло непреодолимое желание его обнять: она хотела, чтобы он тоже это чувствовал, чтобы дождь так же обжигал его руки, причиняя приятную боль. И тогда она уткнулась головой в его плечо, а его ладони сцепились на ее талии. Кончиками пальцев она чувствовала, как дрожит от холода его шея.

Тим провел рукой по ее влажным волосам, ставшим совсем темными от воды, и улыбнулся. В небе сверкнула еще одна молния, до смерти ее напугавшая, и Ханна подскочила от неожиданности, тут же начав смеяться. В этот момент он притянул ее за голову, она почувствовала, как его раскаленные губы коснулись ее холодных губ: сначала еле ощутимо и нежно, затем – напористо и даже грубо, но ей это нравилось еще больше.

Они целовались, а дождь, каким бы настойчивым и сильным ни был, уже не имел для них никакого значения. Для них больше вообще ничего не имело значения в ту темную летнюю ночь…

***

На экране какой‑то фильм, названия сейчас, если честно, уже не вспомню, так давно это было. А за окном вновь глубокая ночь. Он откинулся на подушку, она в своих шортиках лежит на его плече, робко обхватывая рукой за торс и аккуратно проводя руками по ребрам. Под подушечками пальцев его тело еле ощутимо содрогалось, и ей это почему‑то дико нравилось.

– Пойдем покурим? – предложил парень, решив сделать перерыв.

– Пошли.

Они вышли на балкон, а ливень и не думал прекращаться. Вспышки молний с некоторой периодичностью озаряли их лица – ее серые глаза, подчеркнутые черными тенями, отчего они казались еще более выразительными, и его – слегка холодные, опасные, но зародившие внутри него что‑то. Что именно – Ханне только предстояло понять.

Тим отодвинул сетку, и она оказалась спиной к открытому окну и лицом прямо к нему. Они стояли так близко. Пепел с сигареты сыпался на улицу, а может быть, прямо на подоконник: этого они не разбирали, ведь слишком были увлечены друг другом. Тим вдруг резко подошел вплотную, одной рукой обхватив ее за талию, а другой сильно сжал ее тонкую шею, и она громко выдохнула, прогнувшись в оконном проеме. В затылок ударил ветер, играющий с ее растрепанными волосами, и Ханна вдруг ощутила странную невесомость, которую она прежде не чувствовала. Он касался губами ее шеи, слегка покусывая ее, затем спускался ниже к ключицам, отчего она начинала терять контроль над собой. Тим поднес к ее губам сигарету и позволил ей затянуться: теперь ей было тяжело удержать себя на ногах.

– Ты вся дрожишь. – шепнул он ей, приблизившись к ее уху.

– Из‑за тебя… – трепещущим голосом сказала девушка.