Родная кровь

Уже спустя пару минут после нашей несуразной встречи мы заняли дальний столик на открытой террасе небольшого кафетерия, разговорились и по‑дурацки разулыбались друг другу. Вспоминая теперь, как я тогда смеялась с каждого его хотя бы мало‑мальски забавного высказывания, я стыжусь того, какой наивной дурочкой я наверняка выглядела в его глазах. Интересно, если бы я не превращалась в мямлющую и смущённо улыбающуюся идиотку при каждом его задержанном взгляде на моём лице или моих руках, избегла бы я его губительного внимания к своей персоне? Я часто задаюсь похожими вопросами, касающимися альтернативного развития событий в моей жизни относительно конкретно этого момента, но все эти вопросы не имеют ответов. В итоге случилось именно то, что случилось: в один из последних вечеров уходящего лета того года Байрон Крайтон мной заинтересовался. И неважно в какой момент, неважно по какой из сотен возможных причин, важно лишь то, что это произошло, и то, что я позволила этому произойти.

В тот первый вечер он много что рассказывал мне об окружающем нас мире и мало говорил о себе. Я узнала лишь, что он работает менеджером в какой‑то автомобильной компании, при этом не имея собственного автомобиля, и что он старше меня почти на пять лет. Не помню, что я рассказала ему тогда о себе, да это и не важно. Однако важно то, что на следующий вечер мы вновь встретились за чашкой кофе в том же самом кафетерии и на сей раз провели в нём на час дольше, чем в предыдущий вечер.

Так прошли наши четыре первых свидания, хотя на тот момент я смутно понимала, что подобные встречи за чашкой кофе можно обозначать как свидания, однако именно таковыми они и являлись. Ровно в 20:05 я выпархивала из стеклянной двери салона, в котором всё ещё работала, и устремлялась к кафетерию через дорогу, на террасе которого, за самым отдалённым столиком меня уже поджидал Байрон Крайтон. Каждая наша последующая встреча незаметно растягивалась на час дольше предыдущей, после чего этот обезоруживающе красиво улыбающийся парень пешком провожал меня до моего студенческого кампуса, до которого было два километра пути.

В конце пятого совместно проведенного вечера мы поцеловались.

Уже в конце третьего свидания меня начинали терзать смутные сомнения относительно того, почему этот странный парень с загадочным взглядом и умопомрачительной улыбкой не проявляет ни малейшего намёка на желание сблизиться со мной физически, поэтому когда он вдруг поцеловал меня посреди пустынной каштановой аллеи, почему‑то решив пропустить момент с держанием за руки и прочие обычно предшествующие поцелуям пункты, я растерялась, но в итоге ответила на его поцелуй. Следующие за этим шесть вечеров мы были заняты тем, что целомудренно целовались на лавочке в самом тёмном углу Бостон‑Коммон, а на седьмой вечер меня совершенно неожиданно, спустя почти пять лет образцовой работы, уволили из салона. Дочери владельцев салона, недавно вернувшейся из Сент‑Луиса с мужем и малолетним ребёнком, необходимо было рабочее место, в результате чего владельцы салона не придумали ничего лучшего, чем для решения столь нехитрой задачи лишить рабочего места своего единственного работника, не связанного с ними родственными узами – меня. Мы, конечно, расстались на доброжелательной ноте, было очевидно, что и владелице салона, и её дочери было неловко увольнять меня спустя столько времени кропотливой работы бок о бок, да ещё и по столь щепетильной причине, но я тогда всё равно очень сильно расстроилась из‑за свершившейся несправедливости…

В тот вечер я по телефону рассказала уже считавшемуся моим бойфрендом Байрону о причинах своего расстройства и отказалась от заранее запланированной встречи с ним, а уже спустя два часа, примерно около десяти часов вечера, он без предупреждения объявился на пороге моей комнаты. Он сказал, что его пропустила консьержка, с которой я в те времена водила дружбу, завязавшуюся на фоне инцидента с её померанским шпицем: однажды я спасла её собачонку от клыков питбуля, принадлежавшего одному из студентов. Агрессивный пёс явно хотел сожрать раздразнившую его блоху, но я вовремя схватила этот неведомый мне клочок белого пуха в руки и не дала питбулю вцепиться в него клыками, хотя тот угрожающе лаял на меня и явно угрожал мне не меньше, чем этой несчастной собачонке. Байрон сказал, что договорился с консьержкой посредством коробки конфет, но на самом деле он подкупил старуху деньгами. Впрочем, это была не первая и далеко не единственная ложь, которой он к тому времени напичкал меня, словно раскрытый блин кленовым сиропом. Я же в то время каждое его слово воспринимала за чистую монету, ни на секунду не ставя под сомнение ни малейшую деталь, произносимую его завораживающим баритоном. Я верила ему, как никому и никогда до него. Потому что я влюбилась в него. По‑честному. Я тогда всё делала по‑честному. Была для этого человека открытой книгой. Нет, даже не книгой, а открытым альбомом для рисования с кристально‑чистыми листами – рисуй в нём что твоей душе будет угодно… Иными словами: я оказалась обычной, то есть миловидной и наивной девочкой, каких в мире миллионы. Правда тот факт, что я не одна в своём роде по типу своего идиотизма, меня до сих пор никак не утешает и даже расстраивает.

В общем, в тот вечер, в который меня уволили и в который Крайтон подкупил консьержку моего кампуса, я потеряла нечто большее, чем одну лишь любимую работу. Я потеряла разум. Ну и заодно, как это зачастую следует сразу за потерей разума, я потеряла и невинность.

Всё началось с того, что он обнял меня, продолжилось тем, что он отёр с моего лица парочку предательских слезинок и произнёс утешительные слова о том, что в моей жизни ещё будет много любимых работ, если я этого только пожелаю, и наконец закончилось тем, что он раздел меня до гола. Вернее, всё закончилось спустя примерно час, когда он наконец слез с меня. Я не сказала ему, но он сам сразу понял, что я оказалась девственницей. В какой же восторг он пришёл от столь неожиданного факта! Казалось, он поверить не мог в то, что девушка с моей наружностью, умом и душевной красотой, как он тогда выражался, в свои двадцать один может быть целомудренной. В ту ночь он в принципе много говорил, что прежде за ним не водилось, и бóльшую часть его размышлений вслух занимала именно та часть, которая касалась моей невинности. Он что‑то говорил о том, что теперь я навсегда буду только его, что он никогда меня не отпустит, на что я реагировала безвольной улыбкой и всё слушала, слушала, слушала… Моя соседка по комнате тогда съехалась со своим парнем, так что мы не переживали о вторжении в наше пространство посторонних и в итоге всю ту ночь провели вместе. Мы занялись сексом ещё дважды, и в перерывах между этими раундами я слушала сладкие речи мужчины о его пылкой страсти или дремала у него на плече. Это была замечательная ночь. Конкретно в тот момент. Сейчас же она мне кажется очередной болезненной пощёчиной.

В следующий раз мы переспали в недорогом отеле, плату за номер в котором мы разделили напополам, и эта ночь по ощущениям показалась мне не менее прекрасной, чем наша первая и оттого самая незабываемая ночь. Так я поняла, что опасно быстро пристрастилась не столько к самому сексу, сколько к обнажённой душе и обнажённому телу этого малоизвестного мне мужчины. Но неизвестность продлилась недолго…

 

 

Для третьей ночи всепоглощающей страсти Крайтон пригласил меня в необычное место. Всё началось с того, что я позволила ему завязать себе глаза чёрной повязкой, после чего он усадил меня в какую‑то машину, что мне сразу же показалось странным, так как на тот момент я знала наверняка, что у моего бойфренда нет никакой машины. По игре ветра в моих волосах я поняла, что мы едем с открытым верхом, но куда именно Байрон желал доставить меня – заранее я так и не смогла выяснить у него. По пути, предположительно останавливаясь на светофорах, он брал меня за руку и, говоря нежные слова любви, целовал меня в неё. В ответ на эти нежности я позволяла себе глупо хихикать, словно была пятилетней девчонкой, испытывающей щекотку от дуновения ветра…