Родная кровь

Спустя два дня после того злосчастного емейла я попыталась позвонить Крайтону ещё хотя бы один раз, но номер его телефона уже был заблокирован – он сдержал своё обещание избавиться от этого номера. По его пониманию, он сделал большее из того, что мог сделать для меня. Разозлившись, я вытащила из своего телефона сим‑карту, разломила её напополам и утопила в том самом унитазе, над которым теперь корчилась каждое утро от приступов токсикоза. Я тоже хотела сделать большее, но больше этого поступка мне в тот момент ничего не было доступно…

Первыми, кому я рассказала о серьёзном тупике, в который угодила из‑за своего непродолжительного легкомыслия, стали моя старшая сестра Астрид и лучшая подруга детства Рина. Увидев моё разбитое состояние, которое я не смогла, хотя и тщательно пыталась скрыть во время видеозвонка, они обе примчались ко мне из Роара уже спустя десять часов и были со мной рядом на протяжении целой недели, хотя у обоих была и работа, и обязательства в личной жизни. За те семь дней они сделали то, что, как мне казалось, было невозможным – они возродили если не мою душу, тогда мои силы. Когда они уезжали, я уже знала, что со мной всё будет хорошо даже без поддержки Байрона, но всё равно… Всё равно потащилась к его дому вечером Дня святого Валентина.

К тому времени я привыкла к тому, что окна интересующей меня квартиры никогда не бывают освещены. Какой же у меня случился шок, когда я увидела свет в двух из трёх окон! Бросившись к домофону, я начала звонить в него. Первая попытка не сработала, но я попробовала снова, а потом снова и ещё раз, и ещё… Я простояла на морозе в минус десять градусов ровно час. За этот час никто ни разу не вошёл и не вышел из этого огромного дома, чтобы у меня была возможность проникнуть хотя бы в подъезд. От холода пальцы на моих ногах онемели, а на руках ещё и посинели. Промёрзнув до костей, я начала стучать зубами, и прыгать на месте, чтобы согреться, но звонить в домофон не прекращала. К моим глазам периодически подступали страдальческие слёзы, но всякий раз я подавляла их, боясь отморозить себе ещё и щёки.

Когда часы на моём мобильном подсказали мне, что я мучаюсь уже час и четырнадцать минут, я кашлянула и, испугавшись простуды, закутала лицо в свой огромный, старый шарф, спрятала пальцы в вязаные перчатки и, поправив на голове шапку, решила слегка отойти от дома, чтобы ещё раз взглянуть на окна – всё ли ещё горит в них свет?

Отойдя на пару метров от крыльца дома, я вскинула голову к небу и, посчитав этажи дважды, дважды убедилась в том, что свет горит именно в квартире Крайтона. Помню, как смотрела на этот тёплый свет через густые клубы пара, вырывающиеся из моих носа и рта, и дрожала всем телом от внезапно поднявшегося, пронизывающего до костей ветра. В голову пришла идея позвонить в соседнюю квартиру, как вдруг из дома кто‑то вышел. Я сразу же бросилась к нему, чтобы успеть придержать дверь, но, видя, что не успеваю, едва уловимо выкрикнула: “Придержите..”, – прежде чем я успела закончить свою просьбу, я увидела, кто именно вышел из дома. Это была мать Байрона.

– Тесса, прекратите звонить в домофон. Своей настойчивостью Вы рискуете вызвать у меня мигрень, – не враждебно, но и не дружелюбно заговорила первой эта словно вырезанная изо льда женщина в роскошной шубе, на фоне которой мой бесформенный пуховик выглядел по меньшей мере смешно.

– Мне нужно поговорить с Байроном, – неожиданно осипшим голосом отозвалась я.

Как же жалко, а возможно даже смешно со стороны я выглядела в ту ночь! Волосы безумно разметались по шарфу, нос и щёки наверняка были неестественно красными, голос сипел, зубы стучали, замерзшие до косточек конечности предательски отчётливо дрожали…

– Я понимаю. Но Байрона дома нет.

– Вы не понимаете, – поморщившись, я неожиданно сорвалась на слёзы, которым вскоре начали сопутствовать судорожные всхлипы. – Мне очень… Очень нужно с ним поговорить… Это важно…

Я сразу же возненавидела себя за сорвавшиеся эмоции, которые так умело сдерживала последние две недели своей жизни. Во мне словно плотина прорвалась, когда я увидела перед собой Лурдес Крайтон. В тот момент она виделась мне чуть ли не мостом, который может связать меня с берегом Байрона. Вот она – коснись я её, и я почти коснусь Байрона. Но она явно не желала, чтобы какая‑то расхныкавшаяся девчонка, очередная фанатка из длинного списка разномастных девиц её венценосного наследника, касалась её роскошной шубы, не то что руки, и потому я стояла на месте, словно прикованная к позорному столбу, и рыдала, словно трехлетка.

– Умоляю, дайте мне поговорить с Байроном… Один… Всего лишь один раз…

– Но разве я могу вынудить своего сына общаться с кем‑то или не общаться с кем‑либо? Он взрослый молодой человек и он сам выбирает, с кем говорить, а с кем нет. Неужели за прошедшие полтора месяца он ни разу с тобой так и не связался?

В её голосе не было жалости. Не было грубости. Возможно, ей было просто любопытно. Да, она смотрела на меня с тем интересом, с которым учёный‑биолог мог бы рассматривать микроскопический организм под увеличительным стеклом микроскопа.

Я не стала отвечать на её вопрос. Не хотела посвящать её в подробности, рассказывать о том жестоком письме, о глубине своего душевного потрясения и тем более о своей беременности. Если Байрон и должен был узнать о моём положении, тогда только и только от меня лично – только из моих уст.

– Пожалуйста… Позвоните Байрону… У вас есть телефон? Позвоните ему, он ответит на Ваш звонок… Дайте мне шанс поговорить…

– Девочка моя, – в голосе женщины прозвучали непонятные мне ноты, – я не хотела тебе этого говорить, чтобы не травмировать тебя ещё больше, но, видимо, мне придётся, ведь ты так упряма. На прошлой неделе мой сын объявил о помолвке с дочерью влиятельного венецианского банкира. Для всех, даже для меня это стало настоящим шоком, ведь он, насколько мне известно, провёл с этой девушкой не больше четырёх недель. Впрочем, достаточно скоро он разрешил моё непонимание – этот брак, как он уверил меня, состоится по чистому расчёту. Девушка из очень влиятельной европейской семьи, с большим приданым, за счёт которого наша семья сможет закрыть серьёзные финансовые дыры в бизнесе, так что… – Её губы шевелились ещё и ещё, но в какой‑то момент я прекратила её слышать, как вдруг, примерно спустя полминуты звенящей тишины в моих ушах, я услышала последнее, что окончательно раздавило меня в лепёшку. – Свадьба состоится в начале марта. Если ты всё ещё хочешь, чтобы я позвонила моему сыну, я сделаю это… – Она достала из своего кармана золотистый мобильный телефон размером с две её ладони. – Однако прошу, скажи ему всё что хочешь, но только не то, что могло бы повлиять на его помолвку. Этот брак очень важен для обеих наших семей. Я понимаю, что Байрон крайне жестоко воспользовался тобой, и только потому иду на такую уступку…

Всё, что было сказано после слов о свадьбе, должной состояться в начале марта, я не услышала. Я смотрела на белоснежные тонкие руки своей собеседницы и не понимала, зачем она достала из кармана своей шубки телефон, я смотрела на её шевелящиеся губы и не слышала слов, стремительно вылетающих из рождающего их рта. Мои руки повисли вдоль туловища обессиленными канатами, мои пальцы, которыми я больше часа вжимала леденящие остывшим железом цифры на домофоне, окончательно онемели, а слёзы вдруг застыли на холодном февральском ветру, превратив мои глаза в болящие стеклянные шарики. Со страшным звоном в ушах, угрожающим разорвать мои перепонки в кровь, я, не помня себя, развернулась и зашагала от того дома куда‑то прочь…

До сих пор не пойму, как в ту страшную ночь я не простудилась, ведь до студенческого городка я добиралась пешком, местами борясь с сугробами, и в итоге добралась до точки назначения глубоко за полночь.