Родная кровь

Благодаря бурной поддержке со стороны моих родных людей, благоприятно воспринявших новости о моей незапланированной беременности и потенциальном отсутствии отца у ребёнка, становиться матерью‑одиночкой мне было не страшно, но всё‑таки досадно. До сих пор я жила мечтой о дизайнерской карьере в Нью‑Йорке, что сейчас, по прошествию пяти лет жизни в провинциальных городках в роли единственного родителя своего ребёнка, мне кажется едва ли не дикостью – сейчас я бы ни за что не променяла провинцию с её природой на бетонные джунгли мегаполиса. Идея после окончания колледжа перебраться жить в Роар была для меня ясной, как солнечный летний день: здесь жила Астрид, здесь жил Грир и здесь жила Рина – великолепная тройка, гарантирующая мне не только помощь во всём, что касалось рождения моего ребёнка, но и обещающая мне борьбу за какое‑то пока ещё неведомое мне счастье. Более того, Роар ассоциировался у меня с моим собственным детством и оттого с особенным видом счастья. До пятнадцати лет я жила здесь, пока родители не решили переехать в Куает Вирлпул из‑за рабочего перевода отца. Именно на улицах Роара со мной произошло всё то, что я определяю своим первым, а значит самым чистым счастьем: здесь я научилась кататься на велосипеде, впервые встала на ролики, спасла одинокого щенка, запускала огромные мыльные пузыри, строила песочные замки и плавала в заливе… Здесь я познакомилась с Риной Шейн и обрела в её лице лучшую подругу.

Рина была на три года старше меня, но разница в возрасте не помешала нам стать лучшими подругами. Когда семейство Шейн приехало в Роар из далёкого Мемфиса, мне было пять лет, Гриру одиннадцать, а Астрид все двадцать – тогда моя старшая уже была замужем за Маршаллом Брадшо и ждала рождения Гарета. В семье Шейн было всего два ребёнка: девятилетний Грэм и восьмилетняя Рина. Если мы с Риной стали подругами несмотря на разницу в возрасте, тогда Грир и Грэм стали лучшими друзьями несмотря на то, что мой брат Грир был карликом, что уже тогда отягощало его жизнь в младшей школе. Самое забавное, что за всю историю своей жизни Грир ни разу не вступил в драку ни с одним из своих обидчиков, которые норовили ужалить его из‑за его карликовости, хотя во многих ситуациях он мог бы одержать уверенную победу, а вот я пару раз дралась, отстаивая его честь, и оба раза неплохо наваляла целой группе сопляков, посмевших докопаться до моего старшего брата, который впоследствии оттаскивал меня из кучи‑малы и, уже клея разноцветные лейкопластыри на сбитые костяшки моих кулаков, с нестандартной для ребёнка мудростью объяснял мне, почему мне нельзя реагировать на низость других детей: потому что я не должна опускаться до их уровня, равного уровню плинтуса. Я плохо это понимала в свои семь и десять лет – именно в этом возрасте я вступала в драку из‑за брата – но Грир обладал поистине взрослой мудростью и в свои шестнадцать, и в тринадцать лет, и даже в более раннем возрасте. О лучшем брате я не могла и мечтать. Однако мою позицию полезности кулачного боя не просто разделял, но практиковал гораздо более чаще меня Грэм Шейн. Будучи на два года младше Грира, он так часто разбивал носы и выбивал молочные зубы тем, кто смел дразнить его лучшего друга, что его родителей по‑нескольку раз в год вызывали на ковёр к директору школы именно по вопросу его способов защиты Грира. А так как дети семейства Шейн и младшие дети семейства Холт были практически не разлей вода, нас порой вызывали к директору парами или сразу вчетвером. Так уж сложилось, что мы вчетвером слишком часто не вписывались в крутые повороты отработанной социумом системы, в результате чего громили её острые углы или сами громились о них. Помню, как однажды вместо родителей на вызов директора в школу пришла Астрид. Мне тогда было восемь, Гриру четырнадцать, Грэму двенадцать, а Рине одиннадцать. Суть вызова состояла в следующем: ученики средних и младших классов – то есть мы вчетвером – проигнорировали школьную линейку, посвященную награждению победившей баскетбольной команды. У нас был резон: команду, в которой играл Грэм, засудили только потому, что капитаном противоположной команды являлся сын директора школы – по‑честному счёту команда Грэма обыграла противников минимум на два очка! И теперь медали, и возможность отправиться на матч в Портленд, вручались лжецам. Помню, как в тот день Астрид, вся в чёрном, с густыми и длинными чёрными кудрями, с густо подведёнными чёрным карандашом глазами, с шипованными браслетами и устрашающими татуировками на руках, открыла с ноги дверь в кабинет директора. По её виду никак нельзя было определить, что эта двадцатитрехлетняя оторва уже является успешной женой, благополучной матерью трехлетнего сына и одновременно бизнесвумен в сфере баров. Она тогда столько ментальных пощёчин влепила некомпетентному директору школы, растерявшемуся и раскрасневшемуся от столь неожиданного и дерзкого нападения, что он в буквальном смысле растерял всё своё красноречие, которым обычно блистал перед нашими родителями.

– Нас теперь точно исключат из школы, – смеясь и параллельно поправляя лямки своего рюкзака на плечах, предчувствовал Грир, шагая вслед за Астрид по школьной парковке, на которой сестра оставила потрясный байк Маршалла, на котором примчалась к нам на выручку.

– Пусть только попробуют – я подожгу всю их лицемерную конторку и начну с кабинета этого папаши, прикрывающего задницу своего сынка, не способного попасть в баскетбольное кольцо мячом с двух шагов! – прорычала в ответ Астрид, после чего припечатала наших обидчиков ещё жестче. – Держу пари, не пройдёт и пары лет, как его сопляк попытается, но не сможет трахнуть одну из своих одноклассниц, потому что просто не сможет попасть в неё! И потом его папаша ещё медаль ему вручит и отправит в Портленд попрактиковаться.

– Ха‑ха‑ха! – слегка запрокинув голову, засмеялся мой старший брат завидным мужественным баритоном, который заполучил уже в свои четырнадцать лет. – Астрид, ты нечто. Тебе ведь родители говорили не выражаться в присутствии мелких.

– Кто тебя назвал мелким?! – сестра так резко развернулась со своими устрашающе сжатыми кулаками, что казалось, нам просто необходимо было указать на человека, посмевшего назвать её брата мелким, и от этого несчастного обидчика в сию же секунду не осталось бы даже мокрого места. – До тебя снова начали цепляться какие‑то недоумки?! Назови мне их имена и к завтрашнему утру ты будешь единственным мужчиной среди них!

– Потому что всех их ты сделаешь евнухами, – смеясь, закончил уже известную угрозу Грир.

– Ура! – радостно захлопала в ладоши Рина. – Астрид кастрирует Дэвиса, посмевшего назвать тебя недоросликом!

В тот день Астрид угощала нас самым вкусным мороженым, которое только нашлось в её баре. А на следующий день, несмотря на все дипломатические увещевания Грира, рыжий шестнадцатилетний амбал Дэвис, с болезненным выражением лица держась за свою промежность, стоя на тротуаре на коленях и с завёрнутым ухом, которое Астрид всё ещё продолжала безжалостно выкручивать, писклявым голоском пятилетней девчонки умолял у Грира о прощении. И Грир его простил. Хотя и не держал на него обиду. Таков был Грир.

В тот год, в результате урагана под именем Астрид, нас всё‑таки не исключили из школы. Напротив, руководство школы прекратило нас трогать, окончательно и бесповоротно признав обе наши семьи тронутыми. Это были счастливые времена…

 

 

* * *