Самые обычные люди?
Падение. Полёт. Воздух плотный, липкий, полупрозрачный, как кисель. Тело медленно погружается в него. Время застыло. Дорога, редкие машины, деревья, столбы и рабочие на них, провода – всё медленно растворялось в желе, обволакивающем растопыренные пальцы, кисти, предплечья, локти. Вот оно дошло до рта, до носа – дыхание остановилось. Лёгкие вспыхнули обжигающим холодом и словно в один момент покрылись ледяной коркой. Заполнило уши. Абсолютную тишину, оказывается, слышно? Затем глаза. Земли уже не видно. Какая‑то серая движущаяся масса. Она медленно, очень медленно ползёт мальчишке навстречу. Будто тысячи переливающихся, извивающихся шёлковых лент. Какой красивый бывает серый цвет… Ленты осторожно коснулись пальцев – ткань прохладная, мягкая – поползли дальше, обвивая запястья, предплечья, плечи, чуть пружиня, практически останавливая падение. Они аккуратно обвились вокруг шеи и груди.
Глаза – очень красивые. Взгляд невозможно оторвать. Трепет, восхищение. Любовь? Сердце разрывается от восторга и желания смотреть в эти глаза вечно! Она протянула навстречу руки. Вова их не видел, но понимал, что протянула. Он потянулся к её рукам тоже. Опять это желе. Руки упираются в воздух словно в стену. Нет! Все мышцы будто взорвались от неимоверного напряжения, в попытке сдвинуть преграду. Вот, вроде поддаётся, не двигается, но прогибается! Пальцы почти коснулись её пальцев. Вот же она, совсем рядом! Что происходит?! Какая‑то неимоверная сила выбросила его обратно, словно камень из туго натянутой рогатки. Кровь ударила в голову, а воздух в легких стал тяжёлым как свинец. Её взгляд моментально наполнился разочарованием и яростью. И он узнал, что такое страх…
Володя очнулся на руках у отца.
Довганик застыл от воспоминаний того дня. Затянувшуюся тишину прервал Авдеев:
– Владимир? Вы сказали, что полезли за плевком, голова перевесила, и? Вы упали с балкона?
– Что? А, нет, простите. Фактически я уже находился в состоянии полёта, но каким‑то чудом, просто каким‑то чудом, в этот момент проснулся отец, вышел на балкон и поймал меня за ногу. И после этого… Хотя в детстве все понимают, что… Вернее, как? Наоборот. Дети – они же думают, что никогда не умрут. Есть такое ощущение в детстве, ну, что ты будешь жить вечно и вообще не понимаешь, как это так, можно умереть. Даже не понимаешь этого! Даже если кому‑то приходит в голову подумать на эту тему. А я в тот момент понял, что могу умереть. Мне стало страшно. И потом как‑то всю жизнь этот случай… Ну я не могу сказать, что он как‑то на меня действует, но этот страх, я его запомнил на всю жизнь, и впоследствии ещё много страхов на него наклеилось, налепилось, по разным всяким причинам. Все‑таки пятьдесят два года мне и много… много всего было.
Володя сделал паузу, отпив воды из стакана. Посмотрел на молчуна за вторым столом, который продолжал заниматься своими делами в планшете. Авдеев внимательно слушал, делая пометки в тетради. Где‑то за спиной время от времени скрипели креслами амбалы.
– Вот… Жили мы некоторое время в Тушино. А мама работала в каком‑то НИИ, связанным с космосом. Я не знаю даже, как эта организация называлась. Знаю, что всегда все говорили «почтовый ящик» – это означало, что организация закрытая и относится к оборонной промышленности. Мама была ведущим инженером по технологии сварки. А отец тоже был сварщиком, но у него была гражданская профессия – он был просто сварщик. И вот, когда мне исполнилось шесть лет, мы переехали во вновь построенный этим «почтовым ящиком» кооперативный дом на Приютском переулке. Шикарный кирпичный дом брежневского периода – ну действительно шикарный. Родители вступили в этот кооператив и купили там отличную по тем временам двушку, с десятиметровой кухней, двумя лоджиями. Моя комната – метров одиннадцать, и метров восемнадцать комната родителей. Расположение такое, удобное – от Белорусского вокзала буквально пять минут пешком. Ну и всю жизнь они платили за этот кооператив, сколько я себя помню… Лет двадцать, наверное, платили. И там я уже пошёл в школу. Но я был слаб здоровьем – ну реально слаб здоровьем. Как рассказывала мама, это не то, что бы наследственность, а у неё были очень тяжёлые роды, очень тяжёлые, и возможно как‑то это отразилось на мне. А лет с пяти я одиннадцать раз переболел воспалением лёгких. Одиннадцать! Я даже сам помню, как меня постоянно таскали в Морозовскую больницу, ещё в какую‑то, ещё, ещё. В общем, такой вот рос болезненный мальчик, окруженный от геморроев всей родней. По сути, такой болезненный ботан. И как‑то кто‑то из докторов сказал маме: «Слушайте, ну у ребёнка проблемы с лёгкими, он столько раз болел и болеет, и он слабый». И посоветовали ей отдать меня в так называемую Лесную школу. Тогда такие заведения были. Никто ничего не знал про эту Лесную школу – тогда не было интернета, никто ничего не писал – ну и мама, конечно же, из благих побуждений, говорит: «Ну да, конечно. Да, он будет расти на свежем воздухе, за ним будут приглядывать воспитатели»… Никто не понимал, что, по большому счету, это некое подобие колонии для малолетних негодяев. Лесная школа располагалась километрах в семидесяти от Москвы, в поселке Полевшина Истринского района Московской области.
Глава пятая
Зима. Вечер. Холодно и темно. За воротами, из вертикальных металлических прутьев, начиналась длинная узкая дорога. Где‑то справа, за деревьями, виднелся силуэт заброшенной церкви. Какая же длинная дорога – засасывает ноги, как бесконечная снежная топь. Вот рядом показались две небольшие, полуразвалившиеся квадратные кирпичные постройки. Часовня и сторожка – именно в ней жила чеховская «ведьма», дьячиха Раиса Ниловна[1]. И словно продолжала она творить непогоду, прорвавшись сквозь время и границы книжных страниц, заметая снегом, кружа колючую вьюгу, заполняя всё вокруг своей бессильной яростью. Как‑будто слышен был её плач в завывании ветра, разносящего безысходность по всей округе.
Очень длинная дорога – из прошлого в будущее. Там, позади, за воротами, осталось детство. Остался привычный, тёплый, комфортный мир. Хотя нет, не остался – он разрушался с каждым шагом, удаляющим от ворот.
Дорога упиралась в двухэтажное зелёное здание школы, похожее на особняк каких‑то помещиков. Родители передали Вовочку воспитателям на улице – было время вечерней общей прогулки. Обитатели школы гуляли среди качелей, беседок и каких‑то хозяйственных построек. Попрощавшись, он подошёл к гуляющим ученикам и попытался просто стоять, робко осматриваясь по сторонам…
– Ну и вот стою я, вокруг сами себя развлекают дети, кто во что горазд, и тут ко мне подходят два совершенно одинаковых типа, таких коренастых, и говорят: «Новенький?». Я говорю «да», и получаю сразу в бубен[2]. Потому что, оказывается, новеньких по какой‑то причине нигде не любят. А это были два брата‑близнеца, которые, как говорится, «держали там масть»[3]. Получаю в бубен, меня забивают, заталкивают в беседку, разбивают лицо до крови, и начинается моя прекрасная жизнь в этом заведении под названием Лесная школа.
[1] Раиса Ниловна – персонаж рассказа А. П. Чехова «Ведьма».
[2] Бубен – лицо (сленг).
[3] Держать масть – властвовать над кем‑либо (жаргон).
