Шмуц
– Ты не принесла чай? – упрекнул ее тати.
– Я отнесла его зейде.
– Зейде? Почему? А мне что, чай не нужен?
Лоб тати прорезала морщина разочарования. Уголки его губ опустились, будто он только что попробовал еду, которая должна была быть вкусной, но оказалась гнилой, и ему не терпелось ее выплюнуть.
– Да, тати. – Рейзл отвернулась, чтобы не смотреть на горькое выражение лица, которое не узнавала. – Сейчас принесу тебе чай, – сказала она и вышла из комнаты.
К счастью, когда она вернулась с чаем, свет был выключен. Она поставила поднос на комод, но не осталась, чтобы помочь. Мами сама принялась кормить тати с ложечки.
Мами много дней ходила между комнатами зейде и тати, делала чаи и компрессы, приносила им лекарства, молоко или воду и еду, если таблетки надо было принимать с едой. Останавливалась она, лишь когда Рейзл возвращалась с учебы или работы, тогда Рейзл отчасти перенимала у нее эстафету и шла помогать зейде. Если она заходила к тати, он кричал: «Позови мами!»
Голос тати эхом раздавался у нее в голове, даже когда она уходила из комнаты.
Рейзл вышла из комнаты тати, полной злобы и боли, и обнаружила мами на диване в гостиной. Рейзл удивило, что мами закинула ноги на подлокотник.
– Я уволюсь, – сказала Рейзл. – Тебе тяжело одной.
Мами это не одобрила.
– Найн, найн. Работай дальше. Это ничего. Я просто сегодня устала.
– Я могу снова выйти в следующем году. Помощь все равно будет нужна.
Но Рейзл не уволилась. Это тати на какое‑то время ушел с работы, а Рейзл стала работать больше, чтобы самой платить за проезд и помогать семье. Когда тати вернулся на работу, он больше не поднимал тяжелых коробок с товаром – никаких пятидесятидюймовых телевизоров («Ну зачем он поднял этот телевизор? Двадцать пять лет там проработал! Он же менеджер! А до сих пор коробки таскает, как шаббес гой!» – сетовала мами, качая головой. Конечно, тати она этого не сказала. Он бы разозлился, а разве оно того стоило?) Тати нашел обезболивающее, от которого его не рвало и не было запора, по крайней мере такого, с которым не справился бы чернослив. Постепенно он начал выходить из комнаты, передвигаться, ходить в шул, ездить в магазин на Манхэттене в специальном фургоне – в дни, когда боль немного отступала. Но грубость в его голосе никуда не исчезла, а терпение только уменьшалось. Злить тати никому не хотелось. Когда он кричал, из комнаты будто исчезал воздух, будто она должна треснуть, чтобы гром голоса тати вылетел, а кислород вернулся. Когда он кричал, морщины у него на лбу становились глубже, на лице выступали капли пота. К его ударам по столу все привыкли. Просто тихо ждали, пока он закончит. И молчали, надеясь не просто на то, что его гнев пройдет, а на то, что, если не подливать масла в огонь, прежний тати вернется.
V‑образный вырез
В туалете колледжа Рейзл снимает кардиган, расстегивает блузку и убирает вещи в рюкзак. На секунду она обнажена, огромный бежевый лифчик на белой коже. Даже без одежды она остается хасидкой. Будто скромность – неотъемлемая ее часть, будто она никогда не сможет раздеться до конца, сколько бы слоев одежды она ни сняла. Этот лифчик явно предназначен для сокрытия.
Из рюкзака Рейзл достает черный свитер с V‑образным вырезом. Чтобы добыть на него деньги, пришлось соврать мами – она сказала, что потеряла проездной на метро, и купила свитер в магазине рядом с кампусом. Натянув свитер, она выходит из кабинки посмотреться в зеркало; ткань оказалась более прозрачной, чем она предполагала, – из‑под нее просвечивает ее бледная кожа. Линия между грудями тоже заметна, она спускается прямо в центр выреза. Рейзл чувствует, как по телу бегут мурашки. Те, кто не обращал на нее внимания, теперь смогут ее заметить. Она‑то уж точно видит больше, чем раньше.
Подходя к аудитории, Рейзл вдруг чувствует прилив страха. Лицо пышет жаром, но пальцы, вцепившиеся в лямки рюкзака, ледяные, она их не чувствует. Верхняя часть ее туловища, обтянутая свитером, кажется частью чужого тела. На нижней по‑прежнему длинная юбка. Ее можно было бы разрезать пополам; что‑то из этого точно не ее: ноги или, наоборот, перед – то, что в интернете называется сиськами.
Рейзл приходит на пару заранее и садится подальше. Заходят остальные студенты, в том числе примечательно высокий парень. Он проходит мимо стульев с приделанными к ним столиками. У него на кофте большая цифра «десять», Рейзл знает: это значит, что он спортсмен. Рейзл чувствует на себе его взгляд, скользящий к вырезу. Или ей только кажется? Как только парень оказывается у нее за спиной, она начинает сомневаться. Раньше у нее такого не было. Страшно чувствовать себя выставленной напоказ, но при этом так волнительно быть заметной, возможно даже желанной для мужчины с такими большими руками, что ноутбук в них кажется детской игрушкой. Своими длинными белыми пальцами он мог бы подбросить ноутбук и с легкостью и грацией поймать, спасти от падения. Рубашка плотно прилегает к его плечам и груди, как свитер Рейзл плотно прилегает к ней. Что будет, если он снимет рубашку? Если она снимет свитер?
Уперев взгляд в стол, Рейзл занимает себя тетрадью и текстом, который им задали прочитать: «Супермен и я» Шермана Алекси[1]. Алекси описывает, как научился читать в три года, представляя, что написано в облачках с текстом в комиксах о Супермене, опираясь на картинки. Рейзл волнуется – вдруг и у нее над головой висит такое облачко, вдруг остальные студенты чувствуют, как она мысленно их раздевает, на мгновение представляет каждого без книг, рюкзака и куртки. Кто из них хотел бы обнять другого студента или ее? С кого упали бы джинсы? Порноролики вселили в Рейзл искаженное убеждение в том, что любому одетому человеку нужно лишь подмигнуть, слегка до него дотронуться, чтобы он тут же разделся.
Собственная «нагота» настолько отвлекает Рейзл, что она ни на чем не может сосредоточиться. Как можно о чем‑то думать, когда на ней этот черный (но каким‑то образом прозрачный) свитер с V‑образным вырезом? Она надевает куртку и застегивается, будто снег внезапно пошел и в аудитории. Ей все равно, что она запарится, что пот уже стекает по ее позвоночнику струйкой позора, впитываясь в плотный свитер.
Профессор О’Донован просит студентов прочесть эссе вслух и выводит на доске вопросы для обсуждения. Вопрос 1. Когда вы научились читать? Вопрос 2. Можете рассказать о первой книге, которую прочитали? О’Доновану интересно. Все ему интересно! Но, к счастью, на этот раз он не спрашивает Рейзл.
[1] Шерман Алекси (род. 1966) – американский писатель, поэт и сценарист. Самое известное его произведение – автобиографический роман «Абсолютно правдивый дневник индейца на полставки» (The Absolutely True Diary of a Part‑Time Indian, 2007). (Прим. переводчика).
