Синий мёд
«Конюшня, конюшня… Дашенька, если вам не понравится, так никто ведь не неволит. Разок погостим, нет, так нет. И вот еще что, не обессудьте, но у меня небольшая просьба. Я вас отрекомендую своей… ну, хоть бы золовкой. Имя ваше тоже не стоит называть, nom plus visage égal reine[1], такая вот арифметика. И нам она ни к чему. Пусть вы побудете… Дианой?»
«Я англичанка или гречанка?» – Даша была слишком подавлена, чтобы развеселиться предвкушением какой‑либо мистификации.
«Думаю, никто не станет спрашивать, у нас народ вежливый. А имя вам подходит, и чем‑то похоже на настоящее. И последнее. Столь юную родственницу мне странно бы называть на вы».
«Как хотите, Елена. – Даша вздохнула. – А мне тоже надо говорить ты?»
«Как ляжет. Я вас постарше, никто не удивится ни так, ни эдак».
Все прочее я продумала. Даша, хоть и хороша как картинка, но черты у нее среднерусские, среднеевропейские, они не запоминаются сразу. Все видят ее изображения в новостях и в газетах, но люди воспринимают вне контекста лишь очень приметную наружность. Где ее не ждут, там и не узнают.
Мы шли между аккуратными рядами свежевыбеленных по весне конюшен, крытых темной черепицей ревельской работы. Черепица ревельских крыш, мне, признаться, нравится больше, чем на легендарных французских крышах. Во Франции плитки делают помельче, ровненькие, а балтийские напротив – выгнутые, округлые. И техника настила, конечно, различна.
Но вот и нужные двери, которые мы, впрочем, миновали: все в такое время уже либо в манеже, либо на плацу. Для начала имело смысл заглянуть в манеж, он и ближе.
Мы не успели еще ступить сапогами на свежие опилки, как нас словно подхватило и понесло громко разносящееся под сводами пенье. На три голоса, мужское, одновременно суровое и мягкое.
«Ой‑е, наш Скобелев‑генерал,
Ой‑е, сам заплакал, зарыдал. Эх!
Он заплакал, зарыдал,
Вынул шашку, помахал.
Ой‑е, он заплакал, зарыдал, ой‑е,
Вот ы вынул шашку, помахал. Эх!»
Пел Сергий, наш тренер. Ему вторили сидевший на скамеечке Лёша Птицын, одновременно что‑то искавший в своем карманнике, и Слава, только что спешившийся с Гангута.
«Вынул шашку, помахал,
На ответ турку сказал.
Ой‑е, вынул шашку, помахал,
Вот ы на ответ турку сказал:
«Эх! Да не быть тебе, собака,
В кремляной нашей Москве!
Ой‑е, да не быть тебе, собака,
Ой‑е, в кремляной нашей Москве! Эх!»
К моему огромному облегчению, Дашины глаза сделались огромными, как резетки.
Сергий ехал и пел стоя, но стоя не в стременах, а на строевом седле. Исполинский Намаз, золотисто поблёскивая холеным крупом, шел по кругу шагом.
Вне сомнения, хоть раз в жизни Даша видала цирковых наездниц, выделывавших похожие трюки. И хорошо, коли видала. Различие было огромно. Сверкающее блестками великолепие циркачей полностью подчинено зрелищности, демонстрации мастерства. А Сергий, не очень высокий и, как их роду и свойственно, тонкий в кости, в поношенной гимнастерке и не лучших галифе, стоял как на земле, спокойно и почти расслабленно, чуть придерживая одной рукой повод. Казалось, его много больше заботит сейчас хорошая песня, чем сама езда. Подозреваю, так оно и было.
Не видать тебе, собака,
Золотых наших церквей.
Ой‑е, не видать тебе, собака,
Вот ы золотых наших церквей. Эх!
Не сымать тебе, собака,
Золотых наших крестов.
Ой‑е, не сымать тебе, собака,
Вот ы золотых наших крестов!»
«Сфальшивил ты, Лёха».
«Да прям», – Лёша уже шел принимать коня у Славы.
Ну, это правило везде одинаково. Два коня – три человека. И, похоже, мы кое‑кому немного помрачили лучезарность бытия.
Но на нас не враз обратили внимание не от досады, а просто… сложно объяснить, есть свои тонкости, каковые надлежит просто принимать.
Слава, полным именем Вячеслав, придержал под‑узцы Гангута, а Лёша, оттолкнувшись, взлетел в седло с земли, даже не коснувшись ногой стремени. Лёша еще суше сложением, чем Сергий, и стиль его – триединство легкости, силы и безумия. Взлетел как птица, я залюбовалась, даже позабыв было про Дашу.
Леша, однако, остался чем‑то недоволен. Тут же соскользнув вниз. Второй толчок, второй прыжок, не хуже первого. Но, видимо, и не лучше.
Третий прыжок. Я даже не успела понять, что именно он отколол налету. Понятным показалось только одно: сие вне возможностей человеческого организма.
«Лёх, после этого уже ехать и не нужно! Все оценили, все видели, особенно девушки. Можешь слезать спокойно».
Ну вот и наше присутствие обнаружено, минуте эдак на десятой. Все начали наивежливейшим образом здороваться, я представила «свою свойственницу Диану».
«Охотница, стало быть. Ну, поглядим, поглядим, на что охотница способна. Только в следующую смену. Сейчас у нас мужской заезд. Ну что, готов?»
[1] «Имя плюс лицо равно королева». Артикли и т. п. нарочито пропущены, так как Нелли подражает детскому устному сложению.
