Снегурка быстрой заморозки. Коктейль из развесистой клюквы
Тут мне вдруг пришло в голову, что у меня нет никаких доказательств того, что Пискля и его команда действительно похитили Ирку. А не мешало бы чем‑нибудь подтвердить честное бандитское слово! В следующий раз, когда мой писклявый приятель позвонит, потребую дать трубку Ирке.
А пока не поленюсь, перерою подружкин дом от подвала до крыши. Буду искать что‑то такое, что обладает большой ценностью и, о чем я знаю, не принадлежит Ирке. Вообще говоря, под это определение прекрасно подходит Томка! Не собака, а чистое золото, причем не Иркино золото, а мое собственное! У Максимовых Том только квартирует, правда, так долго, что уже прижился, и искренне считает Ирку и ее мужа такими же законными хозяевами, как меня. А неплохо было бы всучить писклявому паршивцу в качестве выкупа за Ирку здоровенную зубастую овчарку!
Представив, как бандюги, алчно блестя глазами и потирая ладони в предвкушении наживы, развязывают бантик на горловине большого холщового мешка и из подарочной упаковки на оперативный простор вырывается мое полнозубое четвероногое, я мстительно хохотнула.
Желание полежать‑отдохнуть у меня как‑то само собой прошло, так что я была уже вполне готова стартовать в направлении Пионерского. Правда, желание чего‑нибудь перекусить не только не прошло, но даже усилилось, но тут я мало чем могла себе помочь: в холодильнике было почти так же пусто, как у меня в желудке. Нет, в желудке был хотя бы желудочный сок!
Впрочем, морозильный агрегат тоже оказался не вполне безнадежен: в ячейке на дверце нашлась бутылочка с кетчупом. Считать острый томатный соус самодостаточным блюдом, конечно, нельзя, но если полить им какое‑нибудь хлебобулочное изделие…
Я вовремя вспомнила про булочку, которую купила еще по дороге в «ТелекомКом», но забыла съесть, потому что сочинение «поздравлялок» надолго отбило у меня аппетит.
Теперь булка сгодилась. Щедро полив ее кетчупом, я вышла из квартиры, чтобы мчать в Пионерский.
Однако мчать с места в карьер не получилось, потому что одновременно со мной на лестничную площадку важно выступила несносная Марина Куропаткина. Одета она была очень оригинально, но разностильно: в короткое шелковое кимоно, оставляющее открытыми костлявые коленки, и резиновые калоши на босу ногу. Я остановилась, чтобы уступить дорогу противной бабе, а заодно рассмотреть ее получше.
Пользуясь терминологией наших видеомонтажеров, наружность Марины являла собой качественный «микс» праздничного и повседневного варианта. Жуткие калоши в пятнах нитрофоса свидетельствовали о принадлежности Марины к племени тружеников полей и огородов, кокетливая шелковая разлетайка поверх проглядывающих из‑под нее застиранных трикотажных панталон говорила о желании принарядиться, на лице белела косметическая маска из каолина, а волосистая часть головы уже пребывала в торжественном убранстве. Судя по всему, мадам Куропаткина находилась на промежуточной стадии превращения из чудовища в красавицу. Интересно, для кого это Марина преображается? Явно не для тех, с кем общается постоянно, иначе бы не вышла из квартиры в таком полуфабрикатном состоянии.
Вредная тетка прошла мимо меня, даже не кивнув. Может, она косметической глиной не только морду, но и глаза себе замазала? Ага, и рот тоже, так что теперь слепая и немая!
– Чтоб ты с лестницы свалилась! – шепотом пожелала я ей, не трогаясь с места.
Дожидаясь, пока Марина уйдет подальше, я укусила политую кетчупом булку. Хм, не так плохо, как можно было подумать! Запить бы еще чем‑нибудь, да не хочется возвращаться в квартиру.
Энергично чавкая, я перестала прислушиваться к звукам, сопровождающим перемещения Марины. Шуршание шелка и калошное шлепание затихли внизу. Неужто красавица‑соседка в таком виде вышла в люди? Представляю себе реакцию прохожих на появление в их рядах дикого гибрида Чио‑Чио‑сан и Бабы‑яги! Дети плачут и разбегаются, собаки заливаются лаем, а бомж, копошащийся в мусорном баке, молодцевато приосанивается и приглашает Марину на фуршет у помойки!
Я ухмыльнулась и поскакала вниз по ступенькам.
Зачем меня понесло к почтовому ящику – я не знаю. Честно говоря, в этом жестяном скворечнике крайне редко бывают какие‑то почтовые сообщения, потому что мы с Коляном, как цивилизованные люди, пользуемся современными средствами телекоммуникации. Тем не менее я постоянно заглядываю в ящик! Это неистребимая привычка, выработавшаяся еще в детстве, в период нетерпеливого ожидания очередного номера любимого журнала – сначала это был «Мурзилка», потом «Костер», потом «Наука и жизнь» с новым фантастическим рассказом.
На сей раз поход к почтовому ящику «наградил» меня ужастиком.
В нашем подъезде ящики висят под лестницей, рядом со входом в подвал. Дверь в это помещение, чрезвычайно привлекательное для мальчишек, сексуально озабоченных граждан и бомжей, дополнительно усилена кустарно изготовленной решеткой из тонкой железной арматуры. Пара круто выгнутых штырей свидетельствует о попытке взлома и представляет определенную опасность. Однажды я по неосторожности до крови оцарапала о ржавый штырь локоть и потом всерьез опасалась, что могу заболеть столбняком! Памятуя об этом, я стараюсь держаться подальше от решетки, поближе к ящикам. Вот и на этот раз круто свернула и… со всего маху столкнулась с каким‑то человеком! Или же это он сам неожиданно выпрыгнул на меня из‑под лестницы? Мужчина это был или женщина – я не поняла. Кто‑то высокий, крупный и гораздо тяжелее меня, судя по тому, что меня отбросило обратно на площадку, а на его (или ее?) стремительном движении к выходу из подъезда наше столкновение никак не сказалось.
Я шлепнулась на цементный пол подъезда, ударилась головой о стену, но отключилась не сразу. Успела еще увидеть в темной нише под лестницей светлое кимоно, жутким образом повешенное на штырь, пронзивший тело Марины Куропаткиной.
«Куропатка на вертеле», – мелькнул еще в мозгу кошмарный каламбур, окончательно добивший мое сознание. В голове запели комарики, потом прозвенел звоночек, и стало тихо‑тихо и темно‑темно.
Уронив недоеденный бутерброд, я аккуратно улеглась под стеночкой.
– Девушка! Женщина! Дама! Гражданочка!
Озабоченный мужской голос настойчиво пробивался ко мне сквозь туманную мглу, но я его игнорировала.
– Уважаемая! – мужчина попробовал новое обращение.
В моей голове что‑то громко щелкнуло, и я зашевелила губами, выговаривая самопроизвольно родившееся:
– Уважаемая Елена Ивановна! От всего нашего коллектива примите теплые и искренние поздравления с днем Вашего падения!
– Здорово же она башкой приложилась! – сочувственно заметил мужчина.
Я открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд на человеке, восседающем рядом со мной в позе отдыхающей жабы. Чувствовалось, что сидеть на корточках мужчине вполне удобно, так как большой живот обеспечивал ему устойчивое равновесие. Тело толстяка было упаковано в тесную милицейскую форму, и это помогло мне удержаться от крика: он заклокотал в моей грудной клетке, едва я вспомнила ту жуткую фантасмагорию, которая повергла меня в глубокий обморок.
Скосив глаза мимо толстого милиционера, загораживающего мне обзор, я бросила полный ужаса взгляд на решетку подвала. Марины там уже не было, но торчащая пика была измазана чем‑то красно‑бурым, и пятна крови чернели на полу. Я вновь услышала предобморочный звон в ушах и прижалась лбом к холодному полу.
