Стоик

На следующее утро он появился в офисе Каупервуда более смиренный и сговорчивый, чем когда‑либо за долгие годы. Потому что ему казалось, что эта встреча каким‑то образом предвещает новый поворот в его жизни. На это, по крайней мере, он надеялся, входя в кабинет, в центре которого за большим столом красного дерева и увидел этого знаменитого человека. Едва шагнув за порог, он сразу ощутил себя маленьким и ничтожным, потому что человек перед ним, хотя и не проявлял никакой невежливости, а напротив, пытался создать атмосферу непринужденности, был при этом холоден и погружен в себя. И Брюс, глядя на него, видел перед собой человека красивого, сильного и властного. Обо всем этом говорили большие магнетические и абсолютно непроницаемые голубые глаза, сильные изящные руки, так легко покоившиеся перед ним на столе, простое золотое кольцо на мизинце правой руки.

Это колечко много лет назад ему в камеру филадельфийской тюрьмы передала Эйлин – он тогда, перед началом своего беспрепятственного восхождения, упал на самое дно, и это кольцо, которое он не снимал с тех пор, было знаком ее неумирающей любви. И вот теперь он на пару с неким подонком, светским денди, собирался с помощью фальшивки отвлечь ее внимание, чтобы самому беспрепятственно и счастливо предаваться радостям любви с другой женщиной. Вот уж воистину одна из форм нравственного падения! Он полностью отдавал себе в этом отчет. Но что еще ему оставалось? То, что он собирался сделать, следовало воспринимать как должное, и причиной тому были условия, которые создала и сформировала сама жизнь посредством его поступков и поступков других людей. И теперь эти условия никоим образом нельзя было изменить. Для этого было слишком поздно. Он должен был действовать смело, вызывающе, жестоко, так, чтобы страхом вынудить людей принять его методы и потребности как неизбежность. И потому теперь, спокойно и довольно холодно посмотрев на Толлифера и указав ему на стул, он начал:

– Мистер Толлифер, прошу – садитесь. Я позвонил вам вчера, поскольку есть дело, которое требует человека, обладающего немалым тактом и социальным опытом. Полностью я разъясню вам его суть немного позднее. Могу сказать, что, прежде чем вам позвонить, я предпринял некоторые изыскания, касающиеся вашей персоны и вашей жизни, но могу вас заверить, не желая вам при этом никакого зла. Напротив. Я понял, что смогу быть вам полезным, если вы будете полезны мне.

В этот момент он улыбнулся яркой улыбкой, на которую Толлифер ответил хотя и не без сомнений, но искренне.

– Надеюсь, вы не узнали обо мне ничего такого, что сделало бы этот разговор бесполезным, – печально сказал он. – Я готов признать, что жил не самой безупречной жизнью. Боюсь, что это было предрешено уже одним моим появлением на свет.

– Вполне вероятно, что так оно и есть, – сказал Каупервуд весьма располагающим и утешительным голосом. – Но, прежде чем мы станем говорить об этом, я хочу, чтобы вы со всей откровенностью рассказали мне о себе. Дело, которое я собираюсь вам предложить, требует, чтобы я знал о вас все.

Он одобрительно посмотрел на Толлифера, а тот, отметив это, вкратце и в то же время вполне честно, рассказал всю историю своей жизни, начиная с юности. Выслушав его историю, Каупервуд, немало увлеченный рассказом, решил, что его собеседник принадлежит к несколько более порядочной и менее расчетливой категории людей, чем он надеялся, – Толлифер показался ему откровенным и непредсказуемым, искателем наслаждений, а не пронырливым и своекорыстным. И потому он решил, что может говорить с Толлифером более ясно и откровенно, чем он собирался поначалу.

– Таким образом, в финансовом плане вы на мели?

– В той или иной мере, – ответил Толлифер, криво улыбнувшись. – Думаю, что я всю жизнь в той или иной мере сидел на мели.

– Что ж, место это обычно многолюдное, как мне представляется. Но скажите мне, не пытаетесь ли вы сейчас, сегодня, собраться с силами и воссоединиться с той социальной группой, к которой когда‑то принадлежали?

Он отметил безошибочно узнаваемую тень отвращения, мелькнувшую на лице Толлифера, когда тот ответил:

– Да, пытаюсь. – И опять эта ироническая, почти безнадежная и в то же время интригующая улыбка.

– И каковы ваши успехи на этом поприще?

– Судя по моему нынешнему положению, они невелики. Я жил в мире, существование в котором требует значительно бóльших денег, чем у меня есть. Я надеялся устроиться в какой‑нибудь банк или маклерскую фирму, которая имеет влияние на тот круг нью‑йоркского общества, с которым я знаком, потому что в таком случае я имел шанс заработать кое‑какие деньги для себя и для банка, а также снова войти в круг людей, которые могут быть по‑настоящему полезны мне…

– Понимаю, – сказал Каупервуд. – Но поскольку ваши социальные связи оказались разорваны, ваши усилия, как я понимаю, не дали никакого результата. Вы и в самом деле считаете, что, получив ту работу, о которой говорите, вы сможете вернуть себе то, что вам нужно?

– Не могу сказать, потому что не знаю, – ответил Толлифер. – Надеюсь.

Толлифер услышал несколько обескураживающую нотку неверия или по меньшей мере сомнения в голосе Каупервуда, и надежда, которую он испытывал еще мгновение назад, сразу потускнела. И тем не менее он отважно продолжил:

– Я еще не очень стар и определенно ничуть не более беспутен, чем многие из тех, кто был изгнан и сумел вернуться. Моя единственная беда в том, что мне не хватает денег. Будь у меня деньги, я бы никогда не сбился с пути. Все дело в отсутствии средств. Но я ни в коем случае не считаю себя безвозвратно потерянным. Даже сейчас. Я не оставил попыток, и после тьмы всегда приходит свет.

– Мне нравится ваше воодушевление, – сказал Каупервуд, – и я надеюсь, вы правы. Как бы там ни было, найти для вас место в какой‑нибудь маклерской фирме не составит особых трудов.

Толлифер с волнением и надеждой воспрянул духом.

– Хотелось бы и мне так думать, – серьезно и почти печально сказал он. – Для меня это было бы прорывом к чему‑то новому.

Каупервуд улыбнулся.

– Ну что ж, я думаю, это можно устроить для вас без особых трудов. Но при одном условии. Вы должны освободиться от всяких обязательств перед кем бы то ни было и не брать на себя новых. Я говорю это потому, что есть одно интересующее меня дело деликатного характера, в котором мне может потребоваться ваше участие. Оно никоим образом не покушается на вашу холостяцкую свободу, но может потребовать от вас по крайней мере временной демонстрации внимания к одной персоне и тех действий, о которых вы мне только что рассказывали: внимания к одной очаровательной женщине, которая немного старше вас.

Услышав это от Каупервуда, Толлифер подумал, что, вероятно, есть какая‑то пожилая женщина, знакомая Каупервуда, на которую у того имеются финансовые планы, а ему, Толлиферу, отводится роль марионетки.

– Безусловно, – сказал он, – если я смогу быть вам полезен в этом деле, мистер Каупервуд.

В этот момент Каупервуд легко откинулся на спинку своего кресла и, сложив пальцы одной руки с пальцами другой, посмотрел на Толлифера холодным, расчетливым взглядом.

– Женщина, о которой я говорю, мистер Толлифер, моя жена, – резко и беззастенчиво объявил он. – Уже несколько лет, как я и миссис Каупервуд – нет, я не могу сказать, что мы с ней в плохих отношениях, потому что это не соответствует действительности, но мы с ней в большей или меньшей мере отдалились друг от друга.

В этот момент Толлифер кивнул, словно вполне поняв, что от него требуется, но Каупервуд поспешил продолжить: