Тегеран-82. Начало

Я до сих пор не знаю, зачем добрая Нина Александровна избрала такой недемократичный способ деления на звездочки. Вообще‑то я хотела оказаться в одной звездочке со своими подружками Катькой, Женей и Иркой. А Лена набрала под свое начало тех, с кем дружила она. А меня прихватила, видимо, из жалости – чтобы не бросать в беде человека, не умеющего нормально смастерить лошадь.

Не успела я прийти в себя от столь неожиданного поворота в моей судьбе, как Лена объявила, что я назначаюсь цветоводом‑озеленителем. Выдала мне круглый значок с изображением кактуса и велела сейчас же прикрепить его к фартуку.

Отныне моей обязанностью стало поливать все цветы в классе. Не могу сказать, что это было сложно. Но я очень расстроилась. Дело было не в цветах и не в личности активистки Лены, а в чем‑то ином. В семь лет я не знала, как сформулировать свое возмущение тем, что меня не спросили, с кем я хочу быть и что делать.

После того как Лена и Оля избрали себе подчиненных тоталитарным методом, прочие разбились на звездочки по остаточному признаку. Катька, как я и предполагала, возглавила звездочку, куда вошли Женя и Ира. А вместо меня и на еще одно вакантное место они взяли двух парней и были крайне довольны.

С тех пор каждое утро, просыпаясь, я первым делом вспоминала, что я не в той звездочке, и у меня портилось настроение. И ладно бы это деление было чисто условным и сводилось к поливке цветов под начальством Лены, но ведь нет! Звездочками мы делали много чего – готовили на труде, дежурили на уборке класса, готовили выступления на школьных мероприятиях и поделки для учителей на праздники…

Вся моя школьная жизнь оказалась накрепко связана со звездочкой и ее громогласным командиром Леной. Я не умела противостоять насилию над своей октябрятской личностью, поэтому избрала путь тихого саботажа. Например, когда Лена издала указ, что дни рождения мы теперь тоже должны праздновать звездочками, я быстренько прикинулась больной. Мне хотелось пригласить на свой день рождения не звездочку во главе с командиром, а Катьку, Женьку, Ирку и соседку по подъезду Олю. И разыгрывать с ними сценки из адюльтера французской королевы с английским королем, а не печь пирог из банановых корок, чему в качестве подарка собиралась обучить меня командир Лена прямо в день рождения.

Наш отъезд в Тегеран разом прекратил все мои мытарства по кружкам и по общественной линии. И мое тщеславие дремало на тегеранском солнышке – вплоть до того самого умирающего лебедя.

 

* * *

На откровенность тети Тани по поводу моего блестящего балетного будущего – а вернее, его невозможности – я не обиделась, но к умирающему лебедю заметно охладела. Я уже тогда не любила заниматься чем‑либо просто так, мне всегда требовался стимул в виде высокой цели. А иначе весь задор пропадал.

Папа, видно, это понимал и щадил мои фантазии. Но мама все время опускала на землю.

Как‑то в посольском клубе показали фильм про Петрова и Васечкина, и мне очень понравилась девочка в главной роли, она была примерно моего возраста. На следующий день я поставила родителей в известность:

– Пожалуй, я буду сниматься в кино.

– Отличная идея! – отозвался папа.

– Уроки лучше делай! – отреагировала мама.

Сказали они это почти хором.

Я ничего не ответила, но про себя решила, что моя мама не хочет видеть меня звездой. Ни на экране, ни на катке, ни на сцене. Потому что единственная звезда в нашей семье – это она.

Спектакль к 8‑му марта, а точнее сценку, готовил с нами дядя Валя Грядкин. Постановка была из жизни шахской семьи, а сюжет предложен мною. Я нашла его в сборнике сатирических персидских новелл 50‑х годов, а сам сборник – в бездонном книжном шкафу нашей квартиры.

Новеллы были короткими, смешными и очень мне нравились. Я прочитала все.

Выбранная мною новелла иронизировала над тем, как шах Мохаммед Реза во всем слушался свою жену. Говорилось, что эта черта в целом свойственна иранским мужчинам. Их жены только на людях покорны, дабы не позорить своих мужей перед посторонними, но в каждом иранском доме подлинная хозяйка – женщина.

Мне, разумеется, досталась роль шахини, потому что все остальные действующие лица и исполнители были мужского пола.

По задумке дядя Вали, во время представления мы с Серегой, который изображал шаха‑подкаблучника, должны были восседать на троне, а трон – стоять на бильярдном столе. Чтобы зрителям было хорошо видно шахскую чету, которая дышит им в пупок.

На концерте меня планировалось нарядить в белую чадру из простыни, а Сереге склеить из ватмана корону и украсить ее елочным «дождичком». Еще у нашего самодержца был скипетр из швабры, обклеенной цветной бумагой. Хотя по сути это было неправильно: шах носил парадную офицерскую форму безо всякой швабры, а династическую корону хранил в национальном музее. А шахиня кучу сил положила на отмену чадры для женщин.

Но просто у меня не было достойного шахини платья. А Сережка хотел корону и скипетр, как в фильме‑сказке про царя Берендея. А дядя Валя хотел адаптировать новеллу к 8 марта.

По сюжету шахский визирь, его играл Макс, докладывает шахской чете, что берейтор шахини (тренер по верховой езде) уличен в государственной измене. А этот молодой и красивый берейтор, роль которого доверили Лешке, шахине приходится любовником. И ей надо во что бы то ни стало его спасти. К тому же, шахиня знает, что визирь в курсе ее романа с берейтором.

Хитрая шахиня привлекает повара в исполнении мелкого Сашки. Ему единственному светил настоящий костюм: повар из нашего пищеблока обещал дать нам настоящий колпак и халат своего поваренка. Повар‑Сашка за ужином подмешивает в шахский плов снотворное, а пока шах спит, прекрасный берейтор успевает бежать из Персии.

Подкаблучничество шаха заключалось в том, что, проснувшись, он верит нежному нашептыванию шахини, что настоящий государственный изменник – сам визирь и казнить надо его. Спросонья шах распоряжается казнить визиря, после чего шахиня на целый день завлекает самодержца в свой будуар, чтобы он не передумал. Когда шах, наконец, выходит из спальни, дело в шляпе: визирь казнен, а молодой берейтор уже скачет назад в Персию, чтобы продолжить амуры со своей спасительницей.

Но дядя Валя сказал, что казнь – это плохо, все же 8‑е марта, женский день…

И предложил переиначить сценарий. Пусть поваренок Сашка по приказу шахини поднесет ему к ужину зелье, после которого шах‑Серега решительно стукнет по полу своим скипетром‑шваброй и объявит: «В честь Женского дня велю простить изменника!» А шахиня в моем лице на радостях расцелуется с берейтором‑Лешкой прямо под носом у шаха.

Режиссер дядя Валя уверял, что так будет гораздо оптимистичнее. Мы, как актеры, с ним согласились, благо при новой интерпретации свою роль никто из нас не потерял.

Репетировали мы в нашем «праздничном» зале последнего этажа, всякий раз взгромождаясь на бильярдный стол, устланный по такому случаю газетами.

В очередной раз наблюдая, как я карабкаюсь на стол следом за мальчишками, дядя Валя сказал: