Тегеран-82. Начало

Это был тот самый недолгий отрезок времени, когда центральная улица Тегерана уже не была Пехлеви, но еще не стала Валиаср. Тогда исламские лидеры еще не сообразили, что присвоить ей имя Моссадыка идеологически глупо. Об этом я узнала намного позже – из воспоминаний шахбану Фарах. Она описывала, как познакомилась с шахом Мохаммедом в Париже на приеме в посольстве Ирана, куда пригласили всех иранских студентов, учащихся на тот момент в Париже. Как позже, уже в Тегеране, она вдруг получила по почте приглашение на обед в шахскую резиденцию от принцессы Шахназ, старшей дочери шаха от египетской принцессы Фаузии. Каким шах оказался милым и простым в общении при их встречен за обедом, как катал ее на личном спортивном самолете, сам сидя за штурвалом, и как она влюбилась. Не потому что он шах, а потому что он был интересным мужчиной и галантным кавалером. В книге были семейные фото шахской четы, позволяющие в это поверить. Я бы тоже решила, что шах Мохаммед – интересный мужчина. Фоном к воспоминаниям шахини служили события в стране, по поводу которых она переживала или принимала в них непосредственное участие. Моссадыку, которого звали тоже Мохаммед, она уделила в своей книге довольно много места.

Благодаря «Беззаветной любви» шахини к своей стране и шаху, я узнала, кто же этот Моссадык, на улице имени которого я впервые в жизни рассталась с длинными волосами. И чье имя мы невольно произносили каждый день, имея в виду улицу, на которой в 80‑м было столько всего интересного – жвачки, кассеты, барби, скейты и «ширини‑ханэ» – лавки сладостей.

Моссадык был министром при ныне свергнутом шахе.

В начале 50‑х годов ХХ века Моссадык затеял программу национализации нефти и убедил шаха Мохаммеда Реза ее подписать. Программа дала надежду на лучшую жизнь простому народу, а шаха рассорила с его английскими друзьями и партнерами. Английские нефтяные компании покинули страну и наложили эмбарго на иранскую нефть. Нефтедобыча на территории Ирана практически прекратилась, последовала инфляция и обнищание беднейших слоев общества. Вспыхнули народные волнения, и в августе 1953‑го шах покинул Иран на своем частном самолете, улетев сначала в Ирак, а затем в Италию. Но не прошло и месяца, как он вернулся, заручившись мощной поддержкой Англии и США. Именно поэтому в 80‑м многие думали, что Пехлеви снова вернется, ведь такое уже было.

Когда шах Мохаммед Реза вернулся в Иран, в опалу попал сам Моссадык. Его лишили должности, сослали в глухую деревню и забыли о нем. А вспомнили только после исламской революции – в связи с тем, что он пострадал за свое намерение передать иранские нефтяные месторождения в руки народа. И, недолго думая, новая власть вместо имени беглого шаха дала центральной столичной улице имя последнего из его злейших врагов.

Для блюстителей исламской морали это примерно то же самое, что для жертв репрессий улицу Сталина переименовать в улицу Берии. И только через пару лет до нового правительства дошло, что Моссадык был страшно далек от идей исламской революции. В 1982‑м его имя вымарали из названия главной торговой артерии Тегерана, переименовав ее в Валиаср, коей она и остается по сей день.

Но День национализации нефти, случившийся при Моссадыке, в Иране поныне ежегодно отмечают, как общенародный праздник.

Меджлис Ирана принял решение о национализации нефтяной промышленности 15 марта 1951 год, сенат одобрил его 20 марта, поэтому для государственного праздника избрали день между этими важными событиями – 29‑го эсфанда или 19‑го марта.

И хотя сегодня Моссадык предан забвению, именно он, как ни крути, был тем, кому впервые удалось отдать нефть народу.

«Курош» оказался большим двухэтажным универмагом модных товаров с женскими манекенами без чадры в витринах, что говорило о его бездуховности. Чуть позже бесстыжих манекенов нарядят в платки и манто – свободное одеяние вроде не приталенного плаща, прикрывающее попу.

На первом этаже на каждом шагу стояли гигантские зеркала и прилавки с разнообразной косметикой, возле которых не было продавщиц. Иранки спокойно к ним подходили, брали с подставок «бесхозные» помады и туши и мазались ими перед зеркалами.

Разумеется, моя мама тут же забыла, зачем мы пришли. Она потянула носом и закатила глаза:

– Мистерия де Роша от «Роша»! – выдохнула она. – Мои любимые духи!

С этими словами мама ринулась вперед и растворилась среди бесчисленных лотков с парфюмерией.

Я поднялась по эскалатору на второй этаж, все равно она за мной не следила.

Справа от эскалатора был огромный зал, увешанный разнообразной одеждой. Между вешалками там и сям стояли разряженные в пух и прах манекены обоих полов. Мне даже стало страшно одной войти в этот тряпочный водоворот, я испугалась в нем затеряться.

Слева сиял огнями ресторан, из него доносилось пение Гугуш и мелодичный перезвон столовых приборов. Прямо был бар, который теперь продавал только свежевыжатые соки, но реклама американского виски над ним осталась.

Перед баром был еще один крохотный магазинчик, туда я и зашла, чтобы не болтаться в проходе. Это оказался бутик рукоделия. В нем продавалось великое множество разноцветных и мохнатых мотков мохера. В 80‑м он был на пике моды, а в Тегеране можно было легко купить даже самый редкий цвет. Поэтому вязали все – даже те, кто еще недавно в принципе не представлял себя за этим занятием.

Даже мои мама и папа в четыре руки вязали маме какой‑то бесконечный многоцветный кардиган, где серый цвет переходил в сиреневый, потом в малиновый, потом в фиолетовый, потом в голубой… Мама говорила, что такая размытая палитра смотрится очень интересно и изысканно.

Маму научила вязать персиянка тетя Рая из прачечной: она была главной рукодельницей среди местного персонала, взрослым ремонтировала одежду и шила на заказ, а нам, детям, мастерила костюмы к выступлениям. Освоив спицы, мама попросила Раечку научить также меня и папу. Нам она сказала, что это успокаивает нервы и развивает усидчивость, но мы‑то знали, что ей просто лень вязать одной.

В итоге мы вязали кардиган по очереди. Он всегда ждал желающих себя повязать в шкафу прихожей. У кого из нас троих было настроение, тот его и хватал.

Теперь я думаю, что это было полезной затеей. Кто‑то, когда нервничает, грызет ногти (ковыряет в носу, курит сигареты, etc), а мы вязали кардиган.

Этот шедевр вязального дела, который создавался нашей семейной командой в течение нескольких лет, я потом носила на первом курсе МГУ. Тогда как раз вернулась «размытая» мода.

Увидев в рукодельном бутике редкий оранжевый колор, я ринулась за мамой.

Она все еще нюхала духи. Глаза ее затуманились.

– Мам, тебе плохо? – обеспокоилась я. – Пойдем, там мохер оранжевый.

– Оранжевый? – встрепенулась мама. – Где?

В мохеровом оазисе мы потеряли еще полчаса, но мама так ничего и не купила.

– Мне кажется, он слишком рыжий, – сомневалась она. – А мне к белому пальто нужен более солнечный оттенок…

Наконец, мне удалось завлечь ее в зал с нарядами.

Смешно, но в 1360‑м году по Солнечной Хиджре мировая мода была похожа на сегодняшнюю.