Тегеран-82. Начало

В моде были просторные блузки‑вышиванки с рукавами‑фонариками, цветастые сарафаны на бретельках, джинсовые платья и комбинезоны, узкие джинсы и вельветовые штаны в мелкий рубчик, футболки с крупными яркими надписями и мультяшными героями, короткие и длинные обтягивающие кожаные пиджаки и пальто, толстые шарфы, водолазки в облипку, штаны и платья‑сафари и сабо на высокой танкетке. Самый писк – на деревянной, чтобы стучала при ходьбе. «Деревяшки» на металлических заклепках имела каждая уважающая себя посольская девчонка.

Даже солнцезащитные очки тогда носили «авиаторы» – формы, которая и сейчас в моде.

Лучшим практическим подарком советскому человеку из‑за рубежа в то время был японский зонт‑автомат «со слоном» – так мы их называли по изображению на этикетке. «Слоны» в «Куроше» были самых невообразимых расцветок – хочешь с Барби, хочешь с британским флагом.

Несмотря на всю вражду, на прилавках лежали сумки Montana с британскими и американскими флагами.

Из верхней одежды самым шиком были дубленки‑«афганки». Из нежной овчины цвета кофе с молоком, отороченные пушистым белым мехом.

Но мы пришли за нарядным платьем.

Вечерние туалеты размещались в отдельном отсеке. Среди моделей преобладал фасон «летучая мышь» – длинные платья‑размахайки в стиле Аллы Пугачевой.

Другим актуальным направлением было нечто, напоминающее сегодняшний бохо‑стиль: платья из легкой ткани с размытым цветочным рисунком, приталенные с помощью резинки, и с длинными рукавами, присборенными у запястий. Вырез у таких платьев был довольно большим, но в него вдевались завязочки, потянув за которые можно было его регулировать. Из‑за резиночек и веревочек платье получалось с напуском и пышными рукавами. А вместе с цветочками и оборочками у выреза и рукавов оно превращало в бабу на чайнике даже самую тощую женщину. Так говорила моя мама, и я видела это своими глазами на примере наших медсестер.

На мой рост не было вообще ни одного платья. Даже с рюшками для бабы на чайнике.

– Может, посмотреть в детском отделе? – неуверенно предложила моя мама.

Но какой мог быть детский отдел, если я играла взрослую шахиню! И мне нужно было поразить воображение взрослого Грядкина! Неужели я буду делать это в глупом розовом нейлоне с бантами, как на детском утреннике?!

Мама тоже не хотела покупать подобное кукольное платье, тем более, одно такое у меня уже было, и я его игнорировала. Она рассчитывала найти мне что‑то более взрослое и практичное. Но «летучая мышь» ее явно не впечатлила, как и меня.

Мы уже направились на выход, как вдруг в соседнем отсеке я увидела его! Это было дивное длинное белое платье, чем‑то напоминающее белый наряд главной героини‑вампирши в фильме ужасов Роже Вадима «И умереть от наслаждения».

В этом прелестном платье с виду всего было в меру, но при этом в нем чувствовался шик. Завышенная талия напоминала о тургеневских девушках, а приспущенные по плечам рукава‑фонарики обнажали ключицы, подчеркивая их хрупкость. А учитывая, что я еще не носила бюстгальтера, это смотрелось не вызывающе, а трогательно.

Даже мама ахнула, когда я примерила эту красоту:

– Прямо первый бал Наташи Ростовой!

Мама пощупала ткань. Платье моей мечты было сшито из какого‑то простого плотного белого материала вроде батиста и хорошенько накрахмалено.

– Швы вроде добротные, – задумчиво констатировала мама. – А ты точно будешь это носить? А то оно путается у тебя в ногах. Если купим, надо будет попросить Раечку укоротить…

Мама всегда уточняла, «буду ли я это носить», когда мне что‑то нравилось.

Меня это обижало: звучало это так, будто она не может доверять мне, а я – сама себе.

Мы купили платье. Стоило она на удивление недорого. Улыбчивая тетя на кассе положила нам его в фирменный пакет «Kourosh» и почему‑то сказала «Have a good night!», хотя темнеть еще даже не начало.

Домой я шла в отличном настроении, вприпрыжку и с пакетом в руках. Теперь я была уверена, что сердце Грядкина дрогнет, если только оно не камень. Мама еле поспевала сзади.

С улицы Моссадык к бимарестану мы всегда ходили одним и тем же переулком, где нас каждый раз радостно приветствовал торговец шкурами. Он запомнил нас, когда мы покупали у него ту самую остромодную дубленку‑«афганку».

Когда я впервые увидела, как в переулке, прямо на заборе, этот человек развесил огромные цельные шкуры животных, то очень расстроилась и даже заплакала. На заборе висел бывший медведь, зебра, верблюд и множество овец. Зрелище меня поразило: ведь еще недавно всех этих животных я видела живыми, в московском зоопарке!

Но не прошло и недели, как я привыкла ходить мимо шкур убиенных зверей. Каждый раз, возвращаясь с Моссадык, я с интересом разглядывала новые поступления на заборе.

А в те три январских дня 80‑го, пока надо мной еще висела угроза отправки в заснеженную Москву, я потребовала, чтобы именно здесь мне купили модную «афганку».. Эта пушистая прелесть как раз только появилась на заборе среди новинок. В Москве я видела такую только однажды – на актрисе Елене Прокловой, которая казалась мне воплощением красивой жизни. А саму Проклову живьем мне показала подружка Катька. Было это в фойе Вахтанговского, когда Катькин папа взял нас на генеральный прогон «Принцессы Турандот».

Торговец шкурами не говорил по‑английски, но мы каждый раз перекидывались парой приветственных слов на универсальной смеси языков.

В этот раз, прежде чем мама успела меня одернуть, я на ходу извлекла свою обновку из пакета и развернула перед торговцем. Мне хотелось поделиться своим счастьем.

– Look, what a pretty dress! («Смотри, какое хорошенькое платье!» – англ), – похвасталась я ему.

– Good! («Хорошо!» – англ), – торговец выставил вверх большой палец, а потом почему‑то сложил ладони домиком и положил на них голову, будто спит.

– Наверное, говорит, что устал и ему не до моего платья, – поделилась я с мамой своим предположением.

– От тебя устанешь! – согласилась мама.

Папа был уже дома.

– Ну как успехи? – осведомился он.

Я торжествующе извлекла нашу покупку.

– Класс, да?

Папа подозрительно замолчал.

Потом взял мое платье в руки, повертел его и изучил этикетку.

Мама почуяла неладное:

– Недорого же! – сказала она на всякий случай.

– Недорого, – согласился папа, – но это ночная рубашка.

Повисла пауза. Мне стало понятно, почему кассирша в «Куроше» пожелала мне спокойной ночи, а торговец шкурами изобразил, что ложится спать.