Тегеран-82. Начало
20.01 – СССР реагирует на заявление Картера о бойкоте Олимпийских игр в Москве. Пущен под нож тираж журнала «Америка», посвященный американской олимпийской команде, а официальным языком Олимпиады‑80 вместо английского становится французский.
Когда мы встречали новый, олимпийский 1980‑й год, у иранцев на дворе стоял 1358‑й. По их солнечному календарю он наступил в первый день месяца фарвардин – 21 марта 1979‑го, если по‑нашему.
Каждый месяц Солнечной хиджры имеет свой сакральный смысл, связанный с древнейшей из религий – зороастризмом. Например, месяц Дей, который начался у иранцев, если по‑нашему, 22‑го декабря 1979‑го года и продлился до 20 января 1980‑го, считается месяцем‑творцом и создателем. Многие иранцы, несмотря на титульную религию, верят в особое предназначение каждого месяца в году.
Для меня каждый месяц того года – для нас 1980‑го, а для иранцев 1358‑го, переходящего в 1359‑й – тоже имел особое значение. Ни один из них не прошел бесследно для моего познания мира, людей и себя и по большому счету – для всей моей будущей жизни.
В месяц дей 1358‑го в Тегеране было много солнца – и совсем не было советской школы. Это, вместе с видом в окно на заснеженные пики горной цепи Эльбурс, фирменным тегеранским смогом (окруженный горами, город не продувался ветрами), птичьим многоголосьем автомобильных гудков и уважительным обращением ко мне персов‑ садовников – «Джамиле‑ханум» – составляло мою свободу. Ведь это был конец января – и мои сверстники в далекой московской английской спецшколе №1 в это время года вставали впотьмах и, толком не проснувшись, зябко брели на уроки по унылым фиолетовым сугробам. А после окончания пятого урока становилось снова темно и сонно. Но зимняя сумеречная апатия вовсе не отменяла домашних заданий, кружков и секций… А меня от этой рутины спасла исламская революции 1979‑го и ирано‑иракская война 80‑го. Наверное, поэтому воздух Тегерана до сих пор пахнет для меня свободой. А когда в Москве появились первые таджикские дворники и принялись, как и персидские садовники из моего детства, с рассветом распевно ворковать на языке Хайяма, мне казалось, что я просыпаюсь в Тегеране. В городе, который, несмотря ни на что, остается моим любимым – потому что это город моего беспечного детства.
Я должна была бы ходить в 3‑й класс и уже быть принятой в пионерки. Но после зимних каникул только что начавшегося 1980‑го года школа при советском посольстве больше не открылась – и ходить стало некуда. И пионерии, в которую принимать, тоже. Новый – олимпийский для СССР 1980‑й год – для нас начался нападением и эвакуацией.
28‑го декабря 1979‑го года Советский Союз ввел войска в Афганистан, а 1‑го января 1980‑го, с утра пораньше, в советское посольство в Тегеране, снеся ворота, ворвались толпы бородатых мужчин. Первым делом они сорвали и подожгли советский флаг. А на высокий флагшток перед центральным въездом в посольство СССР водрузили белое полотнище с черной надписью «Аллах‑о‑Акбар!» – Аллах велик!
Пока советские дипломаты отходили от новогодней ночи, варвары крушили все на своем пути и швыряли камни в наши окна, крича, что они «афганские патриоты, возмущенные военным вторжением шайтана‑шурави на их родину».
Афганцев в Тегеране всегда было много. До победы исламской революции богатые афганские семьи приезжали в иранскую столицу развеяться – сходить в театр, посидеть в ресторане. В их стране с развлечениями было туго, даже до падения в 1973‑м году монархии в лице короля Захир‑шаха. До 1980‑го года в Афганистане не было даже телевидения: чтобы не пропустить трансляцию интересного футбольного матча, обеспеченные афганцы мчались в Тегеран. После того, как в конце 1970‑х Афганистан встал на прокоммунистический путь развития со всеми вытекающими междоусобицами, а Иран стал исламским, обеспеченных афганцев в иранской столице не стало, все они давно бежали на Запад. Зато прибавилось простых людей, приехавших на заработки: их нанимали в качестве разнорабочих или прислуги в дом.
Афганская диаспора, не скрываясь, отмечала в Тегеране свои радости и оплакивала горести – например, трагическую гибель народного любимца, певца Ахмада Захира. Тот, кого весь Средний Восток почитал как «афганского Элвиса Пресли», 14 июня 1979‑го года погиб в автокатастрофе на перевале Саланг. В его гибели осталось много таинственных обстоятельств. В Тегеране, где Захира знали, любили и часто звали на гастроли, судачили, что так расправился с ним премьер‑министр Афганистана Хафизулла Амин, потому что «афганский Элвис» крутил роман с его дочкой.
Те из наших дипломатов, кто работал в Иране не первый год, знали: афганские гастарбайтеры – а других в Тегеране тогда и не оставалось – могут всей общиной оплакивать утрату своего «национального соловья», но к политике эти неграмотные простые работяги равнодушны – им бы работу не потерять, чтобы семьи прокормить. В нашем посольстве предполагали, что их просто‑напросто наняли за деньги. Но вот кто?
Еще в нападении на нас якобы участвовали студенты тегеранского университета, возбужденные фанатиками‑преподавателями. В это тоже не очень верили те, кто хоть раз видел студентов тегеранского университета. Да, эти холеные молодые люди из интеллигентных семей увлекались политикой и вынашивали идеи гуманного переустройства иранского общества, но были совсем не похожи на варваров в полотняных шароварах, увлеченно громящих наше посольство.
В тот раз на помощь охранникам нашего посольства подоспели пасдары (pasdaran‑e‑engelob – стражи исламской революции) и нападение удалось довольно быстро отразить, не допустив особо масштабных разрушений. Только всю комендатуру разнесли в пух и прах: мебель, телефоны, камеры слежения, система тревожного оповещения – все было разнесено в щепки.
Ворота потом починили, окна вставили, мусор убрали и предположили, что это была провокация. Пока нас хотели только попугать. Скорее всего, нападающие сами получили приказ сверху не усугублять ситуацию. Иначе зачем бы пасдары стали помогать «маленькому шайтану» в нашем лице?! И что без них смог десяток наших охранников против разъяренной толпы религиозных фанатиков?!
Наш дипкорпус собрали на экстренное собрание, где объявили, что пока нас только пугают, а худшее, конечно, впереди. Так же все начиналось и с американцами, которые до сих пор томятся в заложниках. Первая попытка захвата их посольства, теперь служащего им тюрьмой, тоже якобы студентами тегеранского университета, произошла еще при шахе, в феврале 1978‑го. Но тогда военное правительство, назначенное шахом, сумело остановить бушующих революционеров, разъяснив им мировые правила дипломатических отношений. И мы надеялись, что больше на иностранных дипломатов покушаться они не будут, помня о нашей неприкосновенности. Но не тут‑то было.
О происходящем вокруг мы, дети, узнавали из разговоров наших родителей и обсуждали между собой, как насущные новости – других‑то не было.
Старшие говорили, что новую вспышку массового гнева вызвала кровавая расправа шахской армии над демонстрантами на площади Джалех 8 сентября 1978‑го года. В те дни до нас регулярно долетали отзвуки стрельбы где‑то в южных и восточных частях города, и некоторые из наших пап по звуку угадывали, из какого оружия палят. Если из «Калашникова», значит, стреляет оппозиция, у шахской армии советских автоматов не было.
