Тихая квартирантка

Когда ты вновь открываешь глаза, девочка изучает этикетку на контейнере с маслом. «Веди себя естественно». Ты тянешься за ломтиком тоста, опускаешь себе на тарелку. Прежде чем взять тупой нож, косишься за безмолвным одобрением на самого лучшего на свете папу. Дочь откладывает чтение упаковки, и ты намазываешь хлеб маслом. Затем добавляешь слой джема, словно это сущий пустяк, словно не ты в первый раз за пять лет решаешь, сколько съесть. Аккуратно, не вызывая подозрений, откусываешь.

Джем такой сладкий, что горло слипается. Острая боль пронзает зубы. Ты сто лет не посещала стоматолога и боишься думать о проблемах во рту: кариес, гингивит… Реши ты воспользоваться зубной нитью, десны наверняка начнут кровоточить. Тост причиняет боль, но он такой теплый, хрустящий и масляный, а ты так чертовски голодна, так давно позабыла ощущение сытости… Голод годами копился где‑то между пустым желудком и тазом, и ты не в силах перестать есть, пока не восполнишь все калории, недополученные в сарае.

– Записку для мисс Ньюман взяла?

Голос отца возвращает тебя на кухню. К твоим рукам на столе, к ногам на полу, к этому мужчине и его дочери, их обычным утренним ритуалам. Сесилия подтверждает, что записка для мисс Ньюман у нее. Они продолжают болтать: о предстоящей контрольной, о том, что вечером Сесилия пойдет на урок рисования, а отец заедет за ней в пять тридцать.

Ты не знала, что отцы бывают такими. Как бы глубоко ни копалась в прошлом, ты не можешь вспомнить, чтобы кто‑то готовил тебе завтрак, играл с твоими волосами, знал имена учителей и расписание занятий. Твой отец уходил на работу ни свет ни заря и возвращался после ужина в костюме, с портфелем в руке, усталый, но довольный. Он находил время на вас с братом, на игры и школьные спектакли, на воскресенья в парке. Но вы были строчкой в его списке дел. Еще в детстве ты поняла: если ему не напоминать об отцовских обязанностях, он и думать о них забудет. Ты ощущала себя вещью из химчистки, которую никто не удосужился забрать…

Лучший на свете папа допивает кофе. Дочь откладывает недоеденный кусочек тоста. Они встают.

– Пять минут, – говорит он.

– Знаю.

Она исчезает наверху. Как только звук закрывшейся двери ванной достигает кухни, он поворачивается к тебе.

– Иди. Живо.

Делает знак шагать по лестнице и следует за тобой по пятам, почти вплотную. Ты возвращаешься в спальню. Ему не нужно просить, чтобы ты подошла к батарее. Ты садишься на пол и поднимаешь правую руку. Он достает из кармана наручники, закрепляет один браслет на запястье, другой – на металлической трубе. Двигает вверх‑вниз, проверяя надежность крепления.

– Я отвезу ее в школу, а потом мне нужно на работу. Хочу кое‑что тебе показать.

Он извлекает из кармана телефон. Раньше ты его не видела. Экран гораздо больше, чем у тех, что выпускали пять лет назад.

– В доме есть камеры. В этой комнате, у входной двери, везде. Скрытые. Они привязаны к приложению.

Он несколько раз касается экрана, затем поворачивает к тебе. Это не картинка с камеры – тебе он ее не покажет, слишком большой риск. Это онлайн‑видео. Демо.

Звук едва слышно. На видео – вход в дом. Ты наблюдаешь, как женщина открывает и закрывает дверь. В правом нижнем углу экрана появляется красный значок.

Ты жадно разглядываешь дом, дверь и женщину, входящую в жилище, которое на самом деле ей не принадлежит. Технологии. Его глаза и уши.

Ты стискиваешь челюсти. Сарай. В сарае у него не было глаз. Когда ты оставалась одна, то могла читать. Могла прилечь. Или сидеть. Могла делать все, и он не знал, когда и чем ты занималась. Пустяк, но хотя бы такая малость принадлежала тебе.

«Я надеялась, здесь будет лучше». Ты тут же проклинаешь себя за подобную мысль. «Лучше» – не то, что тебе позволено. «Лучше» – всего лишь сказка.

Экран гаснет. Он убирает телефон.

– Если что‑нибудь сделаешь – закричишь или сдвинешься с места, или я увижу, что кто‑то заявился узнать, всё ли в порядке, мне придет уведомление. И я не обрадуюсь. – Он смотрит на окно спальни, задернутое шторой. – Я работаю поблизости. Тебе ясно?

Ты отвечаешь «да», однако ему этого недостаточно. Он становится на колени рядом, берет тебя за подбородок, заставляет поднять взгляд. Хочет увидеть в твоих глазах, что ты ему веришь, а он может доверять тебе.

– Ты знаешь, кем я работаю?

Зачем он спрашивает? Разве не помнит, что никогда не говорил?

Ты пытаешься качнуть головой. Нет.

– Я электролинейщик. – В ответ на твой недоуменный взгляд он возводит глаза к потолку и добавляет: – Тебе известно, кто это?

Из‑за его напористости тебя одолевают сомнения.

– Примерно.

– Я ремонтирую и обслуживаю линии электропередачи. Никогда не видела никого из нас наверху?

Ты отвечаешь, что так и думала. Работа подходит ему как нельзя лучше. Целый день сидеть на столбе, где от смертоносной силы тебя отделяет только слой резины.

– Город маленький, – продолжает он. – Когда я работаю, просто невероятно, насколько далеко оттуда видно.

Он отпускает твое лицо, смотрит вверх, будто сквозь потолок. Ты представляешь его: на заднем плане верхушки деревьев, мимо пролетают птицы. Он возвращается к своему телефону. И на этот раз показывает картинки из поисковой выдачи. Люди на тросах, одна нога упирается в вершину сорокафутового столба, другая висит в воздухе. Каски и толстые перчатки. Мешанина шкивов и креплений. Ты чувствуешь на себе его взгляд. Он дает несколько минут хорошенько вникнуть, затем убирает телефон.

– Сверху все видно. – Его взгляд устремляется к окну. – Любую улицу. Любой дом. Дороги. Людей. – Он вновь глядит на тебя. – Я вижу все. Ясно? Наблюдаю, даже когда никто не подозревает. Я всегда начеку.

– Все понятно. Правда. – Если б у голоса были руки, ты сложила бы их в клятвенном жесте.

Он смотрит на тебя несколько секунд, затем идет к двери.

– Подожди!

Его палец прижимается к губам. Ты понижаешь голос.

– Мои вещи. – Ты дергаешь наручники, подчеркивая тот факт, что ты здесь, а твои книги там, вне досягаемости. Он поднимает их, бросает кучей рядом с тобой. – Спасибо.

Глянув на часы, он выходит. Звук шагов, затем его голос снизу: «Готова?»

Сесилия, наверное, кивает. Входная дверь открывается и хлопает. Заводится двигатель, гул мотора тает в воздухе.

Тишина. Но не безмятежная, а пустая, гнетущая, неудобная, как колени незнакомца. Комната кажется огромной и крошечной одновременно. Как будто стены скользят навстречу друг другу, пространство сжимается, смыкается вокруг тебя.