Тщеславие и жадность. Две повести
– Что такое стряслось? – спросил полковник, присаживаясь.
– Дело вот в чем… Найми мне, пожалуйста, Максим Иваныч, арапа в лакеи, про которого ты говорил.
– Арапа? Ха‑ха‑ха… О, тщеславие, тщеславие! – рассмеялся Алтунский. – Да зачем тебе арап?
– А зачем у других людей служат? Только уж, пожалуйста, найми ко вторнику. Чтоб во вторник служил.
– Здравствуйте. Да разве мы успеем ему ко вторнику ливрею сшить?
– На курьерских погоним, а сошьем.
– Не знаю, не наняли ли уж его. Я ведь тебе об нем недели две тому назад говорил.
– Переманим. Посулим надбавку. Только непременно ко вторнику.
– Это на журфикс‑то твой? Да будет ли у тебя еще кто во вторник‑то?
– Бутыхова звал, Тутыщева, Гвоздь Гвоздевского, Самоходова.
– Звать немудрено. А приедут ли?
– Обещались.
– Сомневаюсь, чтоб приехали. Весь этот народ ой‑ой как туг на подъем! В клубы – сколько угодно, а в частные дома не любят ездить.
– Тьфу ты, пропасть! Зачем ты меня дразнишь!
Подпругин рассердился и заходил по кабинету.
– Не дразню, а правду говорю.
– Нет, нет, приедут. Все не приедут, а кой‑кто приедет. К ним на прибавку я биржевых и банковых подсыплю.
– Вот этих‑то и советую придерживаться.
– Оставь, пожалуйста. Брось. Жена еще сегодня поедет с визитами и будет приглашать. А ты лучше распорядись сегодня, пересмотри вино. Есть ли у нас в погребе достаточно шато‑ла‑розу и рейнвейну? А нет, так надо выписать.
– Хорошо, хорошо. Это сделаем. А ты приглашай только питухов‑то. Да приглашай не профанов, а смыслящих, а то обидно дорогое вино в дураков вливать.
– Ну, ну… С понятиями будут. Да надо будет сказать повару, чтоб насчет тюрьбы‑рыбы ко вторнику озаботился.
Массажист, покуривавший в это время папироску, стал прощаться с Подпругиным.
– Генералу от меня поклон, когда увидите, – сказал ему Подпругин и протянул руку.
XI
Полковник Алтунский осматривал со всех сторон большой письменный стол Подпругина, стоявший посреди кабинета, и, видимо, что‑то искал.
– Ты чего там, Максим Иваныч? – спросил Подпругин.
– Сигары ищу.
– Сейчас я тебе дам сигарку, – сказал Подпругин, звякнул ключами и стал отворять ящик письменного стола.
– Зачем же ты это прятать стал? Что за манера! – проговорил Алтунский.
– Очень уж много ты к себе таскать стал, говорю прямо. Вчера пол‑ящика уволок.
– Уж и пол‑ящика! Взял пять‑шесть штук, потому что у меня гости были.
– Заговаривай зубы‑то! Штук двадцать отворотил. Вот тебе сигара.
Подпругин подал сигару. Алтунский посмотрел на него и пожал плечами.
– Удивляюсь! – сказал он. – Где так все нипочем, а тут сигар жаль.
– Да ведь они по сорок копеек штука…
– Знаешь, ведь это мужицкая манера, и от нее надо отвыкать. Уж ежели ты держишь себя джентльменом, то должен быть во всем джентльмен. И кому жалеешь? Ветерану турецкой войны жалеешь, израненному служаке. А еще патриот!
– Да ведь ты, Максим Иваныч, своим гостям вчера утащил.
– Брось. Противно даже разговаривать о твоем сквалыжничестве. Я тебя на точку ставлю, можно сказать, воспитываю, а ты…
– Для тебя я всегда рад, а другим зачем же?.. Поговорим о деле. Присядь.
Подпругин пригласил Алтунского сесть.
– Не хочется с тобой даже и заниматься – вот до чего противно, – проговорил Алтунский, попыхивая дорогой сигарой, но сел и спросил: – Что такое еще?
– Ежели я пару банковых жидов приглашу на журфиксы? Тоже ведь тузы. Гаусланда и Либавского?
– Мне‑то что! Пусть от вестфальской ветчины у закуски сторонятся.
– Нет, это не такие. Эти все едят и пьют. Линкенштейн вон на венчании у дочери Колосьева в русской церкви был.
– Твое дело.
– Я тебя спрашиваю. Как посоветуешь? Подойдут ли они под масть к моим гостям?
– Да позови вот Линкенштейна‑то на пробу. А того погоди. Надо посмотреть, что из этого выйдет.
– Ну ладно.
Вошел камердинер и доложил, что барыня вставши и в столовой дожидаются.
– Пойдем к жене. Там и поговорим, – пригласил Подпругин Алтунского, и они отправились.
Они прошли две гостиные – одну меблированную во вкусе ампир, с мебелью жакобс, а другую – в современном вкусе, поражающую пестротой и разношерстностью мебели, перешли галерею с картинами на стенах и вступили в столовую. Столовая была большая, вся из резного дуба, с живописными плафонами на мифологические сюжеты. За маленьким закусочным столом, стоявшим в стороне от обеденного стола, сидела около серебряного самовара Ольга Савишна Подпругина. Она была в пестром шалевом капоте и несколько припудрена.
Алтунский подошел к ней, пожал руку и спросил:
– Хорошо ли почивали?
– Под утро – да. А с вечера я всегда долго не могу заснуть. Все читала, – отвечала Ольга Савишна.
Подпругин сказал только:
– Здравствуй, – и сел к столу. – Ну‑с, журфикс – решенное дело… Вчера в клубе я таких тузов наприглашал, что первый сорт. Сегодня тоже заеду в два‑три места. Завезу карточку и баронессе фон Дорф. А ты сама поезжай к ней и проси во вторник, – проговорил он жене.
– Хорошо, но не знаю, поедет ли… Вдова… Вдовы вообще…
– А вот ты ей свезешь на приют ее сотняжку – она и поедет.
– За сто рублей гостью‑то покупаешь? – улыбнулся Алтунский.
– Не покупаю, а связь завожу… Связь это. И наконец, должна же и жена жертвовать, ежели в том же комитете состоит. Потом к Белослоновой… – продолжал Подпругин. – Этой я тоже карточку завезу. Ей и мужу. Мужа ее я вчера не видал в клубе. Не был он.
– Он в Английском был, наверное. Вчера в Английском клубе обед был, – заметил Алтунский.
Ольга Савишна подала мужу стакан чаю и спросила Алтунского:
– А вам, Максим Иваныч, прикажете?
