Туман. Полное издание

Лекса, как призрак, стоит у двери, еще пара мгновений, и она даст деру. Мама становится серьезной, подвожу ее к кровати и усаживаю. Располагаюсь рядом и пытаюсь подобрать слова.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Мам, ты скоро станешь бабушкой.

Вот. Я подобрала слова.

Никогда не забуду лицо мамы в этот момент. Удивление и шок.

– О боги, Алекс, я думала, что это когда‑то произойдет, но ты должна была быть осторожной… – Нет, мама, не я принесу тебе внука.

– А кто?

Словно выбор велик.

– Лекса.

– Нет, Лекса не такая…

Ну все, хватит с меня. Мама может предположить, что залетела я, но только не ее драгоценная Лекса.

– Какая «не такая»? – спрашиваю я и уже ощущаю, как последний камень летит в мою сторону.

Я даже не буду уворачиваться.

– Лекса не легкомысленная, она себя так не ведет…

Поднимаюсь с кровати и пытаюсь улыбнуться, но губы дрожат.

– Ну тогда я оставлю тебя с твоей нелегкомысленной дочерью, которая залетела в шестнадцать лет.

И да, спасибо за поздравления.

Вылетаю из комнаты, мне срочно нужно место без людей. Но они повсюду. Везде эти люди. Взрослые и дети. Их слишком много. Они шумят, кто‑то смеется, другие разговаривают, они все куда‑то идут. Расталкиваю всех, практически наступаю на какого‑то ребенка, его мать вопит мне в спину, но я не слушаю. У меня внутри своя боль, которая через мгновение вырвется наружу. И сейчас мне плевать на всех и каждого. Плевать на маму и ее отношение, на неблагодарную сестру, на рыжего идиота, на чувства Лари и ненависть Келлера. Пошли они все лесом. Ненавижу их. Всех их вместе и каждого по отдельности.

Это срыв. Я понимаю это по звону в ушах и частоте биения моего сердца. Руки трясутся, а дыхание вырывается рваными свистами.

Не понимаю, как я оказываюсь в зале, где, кажется, целую жизнь назад я училась стрелять. Тут никого нет. Сажусь в угол, под навесной шкаф, обхватываю ноги руками и начинаю плакать. Плакать так, как никогда раньше не оплакивала себя. Свою никчемную личность, которая никому не нужна. Я одинока. Одинока так сильно, что, даже будучи с семьей, я не чувствую поддержки и единства. Слезы не заканчиваются, и я начинаю кричать. Долго и протяжно. Зачем я кричу? Не знаю, просто видела в одном фильме, что это помогает. Ложь. Не помогает. Крик только убивает мои голосовые связки, и я начинаю рыдать уже не как истеричка, а как побитая хриплая собака.

Проклятые слезы не кончаются, я даже не сразу замечаю, что я тут больше не одна. Какой‑то мужчина пытается поднять меня, но я отбиваюсь и толкаю его так сильно, что он падает на задницу. Его старое лицо искажает маска ярости. Он что‑то кричит. И я кричу. Снова. Вижу, как он подносит к лицу рацию и что‑то говорит.

Встаю и пытаюсь сбежать из зала, но меня кто‑то хватает и держит. Так крепко, что мои кости хрустят, а слезы наконец‑то заканчиваются. Перестаю плакать и оседаю в руках поймавшего меня. Больше меня не держат, обмякшее тело оседает на пол. Не знаю, сколько времени проходит, но за моей спиной начинают стрелять, оборачиваюсь и вижу, что это какая‑то группа, как и наша ранее, учится управлять оружием. Мужчина, которого я толкнула, командует ими. Кажется, я нажила себе новые неприятности, но так я думаю до того момента, пока в зал не приходят двое в черном и не уводят меня в темную камеру, которая находится неизвестно где. Карцер, так назвал это место один из тех, кто притащил меня сюда. Что это значит, я не знаю, но мне известно одно – сегодня я потеряла куда больше, чем приобрела.

 

Глава восемнадцатая

 

– Что все это значит?

Уже около минуты я стою перед массивным столом полковника Келлер. Женщина смотрит на меня, как на мусор под ее отполированными ботинками, а я стараюсь не пересекаться с ее ледяным взглядом. Самую долгую минуту в своей жизни я рассматривала кабинет морозной, как ветер Антарктики, командирши. Кроме огромного стола на толстых ножках, тут есть три стула, на одном из них сидит сама полковник, два других стоят у стены, как бы показывая всем присутствующим, что сидеть в этом царстве холода и мрака может только одна особа. Стены выкрашены в неприглядный серый цвет. Позади полковника висит портрет президента. Интересно, жив он или нет, пока я не увидела портрет, я даже не задумывалась, что творится в мире за пределами базы номер восемь. Осталось ли правительство? Делают ли они хоть что‑то для победы над туманом? А если президента нет в живых, то кто тогда правит? Очень много вопросов, на которые мне никто не даст ответа. На стене справа висит огромных размеров карта. Левая чиста, как мысли младенца, в самом углу стоит темный шкаф под цвет стола и стульев. На столе полковника идеальный порядок, такой же я видела у Зейна. Педантичность их семейная проблема. Им бы к психологу сходить.

За все время, что я разглядываю кабинет, я так и не увидела ни одной женской безделушки. Ни статуэтки, ни картины, ни вазы с цветами, на идеально убранном столе не нашлось даже места для семейного фото. И этот факт говорит о многом. Полковник холодна не только снаружи, но и внутри. Не удивлюсь, если в ее венах течет гелий, а не теплая кровь.

По правую сторону от меня стоит Зейн, руки его, как и мои, спрятаны за спиной, но есть отличие: мои конечности не по своей воле там находятся, а из‑за сковывания неудобных наручников, которые натирают кожу на запястьях.

Слышу голос Зейна, но даже не вслушиваюсь в смысл. Сейчас меня, вероятнее всего, разжалуют, ведь оказалось, что я толкнула одного из членов правления базой номер восемь. Кто ж знал? Никто, а я даже не обратила внимания, что на его руках нет черного или какого‑то другого браслета. Я тогда вообще ничего не видела. Сейчас, спустя время, я понимаю всю абсурдность моего поведения, но тогда мне казалось, что жизнь окончена. Я настолько страдала, чувствовала себя предельно одинокой и никому не нужной, что сорвалась. А теперь мне приходится столкнуться с последствиями своего срыва лицом к лицу.

– Александрия Брукс, – говорит полковник, и я чувствую, как меня покрывает ледяной коркой.

Перевожу взгляд на полковника Келлер и вдруг понимаю, что хочу быть такой же, как она. Холодной и безэмоциональной глыбой льда. Хочу прекратить разочаровываться в людях и не чувствовать боли из‑за их чувств к моей персоне. Но мне такой никогда не стать. Чтобы быть глыбой, ей нужно родиться. Я же больше похожа на кисель, который растекается все дальше и дальше. Думаю, так обстоят дела.

– Что меня ждет? – спрашиваю я.

– Это зависит от того, что ты мне расскажешь.