Туннель

Приезд стольких представителей крупного капитала не мог, разумеется, пройти незамеченным в Нью‑Йорке. С утра уже на бирже наблюдалось легкое волнение. Небольшое вознаграждение в такой момент могло доставить богатство! Газеты поместили список имен всех, явившихся в отель «Атлантик», не забывая при этом прибавить, в какую сумму оценивается каждый из них. Общая цифра капитала, представленного в отеле «Атлантик», к пяти часам дня достигла нескольких миллиардов. Предстояло что‑то необычайное. В этом не было сомнения! Какое‑то гигантское состязание капиталов!

Некоторые газеты многозначительно намекали, что их сотрудники были на завтраке у Ллойда, что им всё известно, но что Ллойд потребовал от них молчания. Другие шли дальше и печатали, что «их друг Ллойд» открыл им за десертом: «Ничего необыкновенного». Продолжение однорельсовой электрической железной дороги от Чикаго до Сан‑Франциско. Сеть воздушного сообщения должна быть распространена по всем Соединенным Штатам, чтобы можно было летать во все города так, как теперь в Бостон, Чикаго, Буффало и Сен‑Луис. Идея Гобби «Нью‑Йорк – Венеция Америки» тоже близка к осуществлению…

Репортеры шныряли вокруг отеля, точно полицейские собаки, напавшие на след. Они проделывали своими каблуками дыры в размягченном от жары асфальте Бродвея и так долго и внимательно смотрели на тридцать шесть этажей отеля «Атлантик», что белая стена вызывала у них галлюцинации. Одному из репортеров пришла в голову гениальная мысль проскользнуть в отель под видом телефонного рабочего, и он действительно пробрался в комнату телефонов, где надеялся услышать что‑нибудь из происходивших разговоров. Но управляющий отелем открыл его там и вежливо заметил ему, что все телефонные аппараты отеля в полном порядке.

Совершенно уничтоженный репортер вышел на улицу; он вдруг исчез, чтобы испробовать еще новую выдумку. Через час он подъехал к отелю под видом путешественника в автомобиле, который был наполнен чемоданами и сундуками с наклеенными ярлыками, и потребовал для себя комнату в тридцать шестом этаже. Но так как тридцать шестой этаж был занят служебным персоналом отеля, то управляющий с лицемерно‑деловым видом предложил ему комнату под номером 3512. Заняв этот номер, репортер попытался подкупить юношу китайца, который обсаживал сады на крыше. Репортер предложил ему хорошее вознаграждение за то, что он спрячет в каком‑нибудь растении, стоящем в кадке, маленький аппарат величиной с кодак. Китаец согласился. Но репортер не принял во внимание, что алланит – твердая сталь, которую нельзя пробить никакими усилиями. Аллан потребовал от управляющего отелем, чтобы все его инструкции выполнялись точнейшим образом. Как только приглашенные соберутся в саду на крыше, лифт не должен подниматься выше тридцать пятого этажа. Слуги не должны уходить с крыши, пока не удалится последний из приглашенных. На собрание были допущены только шесть представителей печати и три фотографа (они были нужны Аллану так же, как и он им), но с них взяли слово, что до окончания конференции они не будут входить ни в какие сношения с внешним миром.

За несколько минут до девяти часов Аллан появился на крыше, чтобы осмотреть и удостовериться, что все его распоряжения исполнены. Он мгновенно открыл беспроволочный телеграфный аппарат, запрятанный в одном из лавровых деревьев. Через четверть часа после этого изобретательный репортер получил свой аппарат в запечатанном пакете, направленном в комнату под номером 3512. Он, впрочем, нисколько не удивился, потому что перед этим в приемнике ясно услышал голос, говоривший с раздражением: «Немедленно уберите эту штуку!..»

С девяти часов вечера лифт начал работать.

Приглашенные, обливаясь потом и отдуваясь, проплывали в лифте через весь огромный отель, пышущий жаром, несмотря на вентиляторы и охлаждающие аппараты. Выйдя из лифта, все тотчас же снимали пиджаки, попросив предварительно извинения у присутствующих дам. Дамы эти были: Мод, оживленная и сияющая, в белоснежном туалете, и миссис Броун, маленькая, сморщенная и плохо одетая старуха, тугая на ухо и с выражением скаредности на желтом лице, самая богатая женщина в Соединенных Штатах и ростовщица, пользовавшаяся дурной славой.

Приглашенные были все, без исключения, знакомы друг с другом. Они встречались на различных полях битв капиталов и часто сражались бок о бок или друг против друга. Их взаимное уважение не было очень велико, но всё же они ценили друг друга. Почти у всех были седые и даже белые волосы. Все держались спокойно, с достоинством; все были сдержанны и благоразумны, как осень; у многих были добродушные, приветливые, почти детские глаза. Некоторые из них, одинокие и нелюдимые, сидели отдельно, развалившись в креслах, и молча, с холодным и несколько неприязненным выражением лица разглядывали персидский ковер, разостланный на полу. Время от времени они вынимали часы и бросали взгляд на лифт: опоздавшие всё еще прибывали.

Внизу клокотал Нью‑Йорк, и это кипение как будто усиливало зной. Нью‑Йорк обливался потом, как боксер после работы, и пыхтел, как локомотив, пробежавший триста миль и въезжавший в вокзал. Автомобили, вязнувшие на размякшем асфальте мостовой, жужжали и шумели на Бродвее. Нагонявшие друг друга вагоны трамвая громко давали сигналы; издалека доносился звук колокольчика: это пожарный обоз мчался по улицам. От всех этих звуков в воздухе стоял звон, точно от гигантских колоколов, смешиваясь с отдельными криками, как будто где‑то вдали избивали людей.

Кругом сияли огни, сверкавшие в темно‑синей знойной ночи. С первого взгляда трудно было решить, были это огни земные или небесные. С крыши отеля видна была часть Бродвея, делившего Нью‑Йорк, точно глубокое ущелье длиной в двадцать километров, на две части. Город казался раскаленной плавильной печью, в разноцветном пламени которой носились микроскопические частицы пепла – люди. Ближайшая боковая улица блестела, словно поток расплавленного свинца. Над более отдаленными поперечными улицами поднимался прозрачный серебристый туман. Отдельные небоскребы возвышались, как белые привидения на залитой ярким светом площади. Группы других домов‑башен, тесно прижавшись друг к другу, стояли мрачные и молчаливые, точно гигантские надгробные памятники, возвышаясь над соседними домами в двенадцать – пятнадцать этажей, которые рядом с ними казались лишь карликовыми постройками, прижавшимися к земле. Вдали на небе выделялись сияющие матовым блеском окна двенадцати этажей, причем нельзя было заметить ни малейших признаков самого здания. То тут, то там возвышались сорокаэтажные башни, на которых горели матовые огни. Это были сады на крышах отелей «Регис», «Метрополитен», «Вальдорф», «Астория», «Републик». На горизонте сияли огни Гобокена, Джерси‑Сити, Бруклина и восточного Нью‑Йорка. В щели между двумя небоскребами то и дело мелькал двойной световой луч, похожий на электрическую искру, перескакивавшую с одного дома на другой: это сверкал поезд воздушной железной дороги на Шестой авеню…

Вокруг отеля «Атлантик» сиял фейерверк ночи. Фонтаны света и снопы разноцветных лучей поднимались с улиц к небу. Один такой луч внезапно осветил отель сверху донизу, и над отелем появился сверкающий огненный сапог. Другой дом осветился ярким пламенем, и среди огня появился красный бык с надписью: «Bull Durham, табак». К небу взлетали ракеты, взрывались и рассыпались словами. Фиолетовое солнце, бешено вращаясь высоко в воздухе, бросало огненные лучи на Манхэттен. Бледные лучи прожекторов ощупывали горизонт и освещали белые ряды домов. А высоко в небе над сверкающим Нью‑Йорком висели бледные, незаметные, печальные звезды и луна.

С мягким жужжанием пропеллера быстро пронесся рекламный воздушный корабль с двумя большими огненными глазами. На его брюхе постепенно появлялись слова: «Здоровье!.. Успех!.. Влияние!.. Богатство!.. Пайн‑Стрит, 14».