Ты обязательно простишь

Тридцать первого августа квартиру наполняла радостная суета. Две семьи готовились к судьбоносному дню – Первому сентября. Слово «школа», даже не так, а «ШКОЛА» большими буквами, заполняло собой мысли всех квартирантов, даже Демьяна Силантьевича. Хотя старик и не имел никакого отношения к предпраздничным хлопотам, таким как покупка цветов, наглаживание формы, сбор учебников, тетрадей, ручек и прочей «канцелярии», деваться от заполнявших квартиру разговоров на тему «первый раз в первый класс», обсуждений завтрашних мероприятий и меню коллективного обеда ему было некуда. Тем более что его тоже настойчиво приглашали принять участие в пиршестве, рассчитывали на его посильную помощь и выспрашивали, что он предпочитает на второе – рыбу или мясо. Устав отнекиваться, Домовой сдался и покорился своей участи, решив как‑нибудь пережить завтрашний день, а потом с чистой совестью продолжить своё замкнутое существование. По случаю воскресенья все были дома, активно передвигались по квартире и мешали все и каждому, то и дело сталкиваясь в кухне, в коридоре и прихожей. Это продолжалось до тех пор, пока бабушкам не надоело постоянно натыкаться в неподходящих местах то на детей, то на внуков и они не выпроводили дедушку Олиса, Антошку и Аньку на прогулку. И, конечно, внуки с дедушкой в первую очередь пошли в любимый двор к родной песочнице, но там никого из их пятёрки не оказалось. Тогда они переместились в другой двор с садиком – в дом номер пять по той же Социалистической. Детей там тоже не было. Вернее, они были, но совсем чужие и уже большие, так что Антошке и Аньке пришлось довольствоваться обществом друг друга. Зато обнаружилась компания для Олиса Тойвовича: на скамейке около бывшего фонтана в виде двух мальчишек с гусем, рвущимся из их рук в небо, о чём‑то грезила его давняя знакомая. Пристроив внуков на качели, Олис Тойвович присел рядом с ней и заговорил:

– Как вы думаете, Елизавета Марковна, удалось этой несчастной птице обрести свободу?

Елизавета Марковна, поэтесса Вольская, которой некогда так испугалась Анька, словно очнувшись от сна, посмотрела на Карху, узнала его и улыбнулась:

– Да… Сколько помню себя, столько и этот фонтан. Даже помню времена, когда из него струилась вода… А вы, Олис Тойвович, с внуками гуляете? Подросли они…

– Завтра в школу. Так‑то… А вы, мне кажется, снова пишете?

– Понемножку. Только стихи уже редко. Пишу больше воспоминания… И вот что интересно: пишу воспоминания, а получаются повести, – Вольская засмеялась. – А как ваши переводы поживают? Вы всё там же? В «Худлите»?

– Нет, я уже лет десять как преподаю. Переводы теперь идут от случая к случаю. По старой памяти дают подработать. Мне, кстати, с Сергеем бы посоветоваться. У меня сейчас роман Бёлля лежит. Помню, Серёжка был гением перевода.

– А вы заходите к нам вечером. Серёжа дома будет. И поговорите.

– У меня и к вам одно дело есть. Но об этом потом. Пожалуй, я и правда к вам зайду вечерком. – Олис выглядел так, как будто на него снизошло озарение. – И с бывшим сокурсником пообщаюсь… Надо бы почаще встречаться.

– Когда Серёжа вернулся, мы часто с ним в гости ходили… Да вы помните, конечно. А потом его дочка приехала, времени стало меньше… – Вольская вздохнула. – Что же, Олис Тойвович. Приходите обязательно. Серёжа будет рад. А сейчас извините, мне, пожалуй, пора. Я здесь уже пару часов сижу. Яночке привет передавайте.

– Обязательно, Елизавета Марковна. До встречи.

Вольская не торопясь направилась к воротам в сторону Социалистической, а Карху позвал внуков, которым уже надоели качели, и повёл их на Загородный в кафе «Мороженое», надеясь, что пара шариков пломбира не испортит им аппетит и бабушки не будут их ругать.

 

* * *

 

Антошка и Анька должны были пойти в один класс, в первый «Б». Им почему‑то очень нравилось, что это «Б»‑класс, а не какой‑нибудь там «А» или, ещё чего доброго, «В» или «Г». Они краем уха слышали, что все лучшие во всех смыслах ученики собираются именно под этой буквой. «Ашники» – все как один зубрилы и зазнайки, «вэшники» – ни то ни сё, а «гэшники» – эти вообще глупые, поэтому их в «Г»‑класс и отправляют. Надо сказать, что слухи имели под собой некую реальную основу. Классы подбирались с учётом развития детей, чтобы не было резких отличий в успеваемости, чтобы отстающие не тянули за собой отличников и не портили общую благостную картину. Взрослые ехидно обсуждали распределение по классам, происходившее «в соответствии с классовым распределением»: категорию «А» составляли отпрыски торговых работников и партийных чиновников, которые при случае могли оказывать школе те или иные услуги, в «Б» набирали учеников из семей инженеров, врачей, воспитателей и иных представителей так называемой прослойки, то есть интеллигенции, «В» и «Г» мало отличались друг от друга и состояли из детей рабочих и малоквалифицированных кадров, таких как уборщицы или посудомойки. Конечно, на самом деле это были лишь домыслы и никакого нарочитого разделения учеников не существовало, умники и лоботрясы соседствовали во всех классах, однако… Однако дыма без огня, как известно, не бывает. Доказать правдивость или опровергнуть «сведения, почерпнутые у сведущих людей, точно‑точно» могли только последующие десять лет обучения и общения с учителями. Василиса, будучи учителем, от комментариев на эту тему воздерживалась и только сурово сдвигала брови, слушая несуразные, с её точки зрения, предположения.

Итак, буква «Б» была единогласно признана лучшей детьми и взрослыми. Только ДД не принимал участия в обсуждении. Он тихо посмеивался над человеческими слабостями, хотя тоже имел за душой свои грехи и корыстные помыслы. Но об этом никто не догадывался. На фоне всеобщей внешней открытости, может быть и мнимой, ведь у каждого в соответствии с британской поговоркой есть свой скелет в шкафу, Демьян Силантьевич казался тёмной лошадкой. Никто ничего не знал о его прошлом, кроме того, что был он сыном инженера Путиловского завода, получил университетское образование, причём учился на нескольких факультетах, воевал, а в квартире поселился в сорок шестом году, причём уже тогда имел совершенно седые волосы, носил бороду и выглядел «просто типичным домовым», как говорила Клавдия Васильевна. Была ли у него когда‑либо семья? Никто из соседей не знал, да и не интересовался. Живёт себе человек, никому не мешает, никуда не лезет, правила общежития соблюдает, квартплату вносит вовремя – и хорошо. У всех свои заботы. Но иногда, как сейчас, ДД соглашался принять участие в коллективном праздновании чего‑либо и вносил посильную лепту, которая чаще всего выражалась в обеспечении застолья спиртными напитками. Напитки эти каждый раз были разные, удивительные по вкусу, но обязательно собственного приготовления. Секретов мастерства Демьян не раскрывал, где доставал ингредиенты, никому не рассказывал. Смирившись с необходимостью участвовать в застолье первого сентября, он зачем‑то купил молоко, затем закрылся у себя в комнате и начал что‑то химичить, бурча себе под нос непонятные слова.

 

* * *