Ты обязательно простишь

Вечером, не сказав никому, куда идёт, Олис Тойвович покинул квартиру через чёрный ход, в дальнем углу двора‑колодца нырнул в неприметную дверь, соединявшую двор и парадный подъезд со стороны Загородного проспекта, поднялся по лестнице на третий этаж и дважды нажал на кнопку звонка. Дверь открылась быстро, Олис Тойвович вслед за хозяйкой прошёл в комнату, где между ними состоялся короткий разговор, после чего Карху что‑то выложил из кармана на стол. Дома его недолгое отсутствие было замечено только Яной Ивановной. Она догадалась, зачем уходил её муж, но не стала спрашивать куда. Между ними состоялся молчаливый диалог. Она внимательно посмотрела ему в глаза, в ответ он кивнул. Никаких объяснений им больше не требовалось.

 

* * *

 

На следующий день Антошка проснулся в шесть часов. Ему не терпелось поскорее собраться и отправиться в новую жизнь. Его энтузиазма никто не разделил. На праздничную линейку следовало явиться к восьми тридцати утра, и не было никакого смысла вставать в такую рань. Тогда Антошка, уже умытый и полностью одетый, пристроился на подоконнике рядом с букетом огромных гладиолусов, которые, как сказала мама, надо было подарить учительнице. Некоторое время он смотрел во двор‑колодец, но ничего интересного там не происходило. Только в окне напротив, как всегда, шевелила губами поэтесса Вольская. Теперь Антошка знал это слово и понимал, что оно означает. Разглядывать пустой двор и поэтессу ему быстро надоело, и он переключился на печку, светлым пятном выделявшуюся в предутренних сумерках. Он вспомнил, как дважды видел таинственного дядьку в военной форме, – вдруг тот появится и сегодня, но из‑за печки никто не показывался. Антошка поёрзал на подоконнике, посмотрел ещё немного на Вольскую, рядом с которой теперь сидела кошка, тихонько спустился на пол и на цыпочках прокрался в кухню, чтобы хоть как‑то скоротать время. Путь в кухню проходил мимо комнаты Домового. Поравнявшись с его дверью, Антошка, сам не зная почему, остановился и прислушался. В полной тишине он вдруг услышал непонятные шелестящие звуки и вслед за ними произнесённые со вздохом такие же непонятные слова: «Надо их все найти. Столько лет. Никаких следов. Собрать всё и вернуть на место. Давно пора, давно…» Антошка не понял смысла этого бормотания, подумал, а не спросить ли у бабули, что это ДД сам с собой разговаривает, но тут во всех комнатах зазвонили будильники, начались сборы, и он поспешил к себе в надежде, что вот уже можно идти, наконец, в школу.

В восемь пятнадцать утра, когда Вишнёвы и Карху в полном составе вышли на улицу, у них создалось впечатление, что вокруг движутся одни букеты – астры, георгины, гладиолусы, да чего только не было в радужной толпе. У Антошки в руках тоже был букет красных гладиолусов, а его подруга гордо несла шикарные георгины размером, казалось, больше неё самой. Цветы были куплены накануне вечером на Кузнечном рынке за сумасшедшие деньги – по рублю за штуку. Но чего не сделаешь ради драгоценного чада. Около школы первоклассников встречали десятиклассники, брали их за руки и уводили куда‑то в недра трёхэтажного здания, сиявшего свежей белой и жёлтой краской. Родителей, бабушек и дедушек дальше порога не пускали, и они со слезами умиления смотрели, как за большими дубовыми дверями один за другим исчезают разноцветные букеты. Клавдия Васильевна и Яна Ивановна тоже, стесняясь и отворачиваясь, промокали платочками печальные глаза. Они, не сговариваясь, вспоминали, как сами в незапамятные времена вместе пошли в первый класс, как потом по очереди отвели в школу своих детей, думали, что сумели на всю жизнь сохранить детскую дружбу, что Василиса и Марти тоже оказались близки друг другу, как сестра и брат. Василиса, Зоя, Дмитрий и Марти, глядя, как уверенно и гордо вступают их дети в новую жизнь, тоже испытывали двоякие чувства – то ли радость, приправленную лёгкой грустью, то ли грусть, переходящую в радость. Когда на улице не осталось ни одного букета, из школы вышел директор и сообщил толпе родственников, что после линейки у первоклассников будет два урока, выведут их классами через полтора часа, а пока родители могут отправляться по домам. Вишнёвы и Карху жили совсем близко к школе, всего в полутора минутах ходьбы, поэтому они согласно развернулись и пошли домой готовиться к праздничному обеду, по дороге решив, что забрать Антошку и Аньку может кто‑нибудь один – нечего всей толпой топтаться на улице. Привести детей могла бы и работавшая в этой же школе Василиса, но у неё было на один урок больше, чем у детей, поэтому за ними должен был прийти кто‑нибудь другой, отпросившийся с работы ради семейного торжества.

В школе Антошку и Аньку ожидал сюрприз: они оказались в одном классе с друзьями из песочницы. Со всеми. Все пятеро громогласно и бурно приветствовали друг друга, за что получили своё первое замечание от учительницы, которая ради Первого сентября ещё мягко объяснила им, что в школе так шуметь нельзя, а здороваться нужно тихо и вежливо. Из всей пятёрки, кажется, одна Анька восприняла и запомнила её слова, мальчишки пропустили их мимо ушей. Полтора часа пролетели быстро. Первоклассники получили первое в жизни задание – выучить буквы «А» и «У» – и были выпущены на свободу. По дороге домой Антошка с Анькой обсудили такое глупое задание следующим образом:

– И чего тут учить‑то! Я и так все буквы знаю!

– И я уже все буквы знаю! И читать умею! Ерундовские уроки!

– Ага. Ерундовские.

За детьми единогласно был отправлен Марти, как самый бесполезный в кулинарных делах. Когда он подошёл к школе, там уже стояли Илькина и Мишкина мамы, а со стороны улицы Марата приближалась бабушка Андрюшки. Если бы на месте Марти был кто‑нибудь другой, вероятно, события, которым суждено было случиться, произошли на много лет раньше. Но у судьбы свои причуды. Обе мамы и бабушка поздоровались как старые знакомые, коротко обменялись впечатлениями о школе и разошлись, когда первый «Б» с весёлым гомоном вырвался из дверей. Марти не обратил на них никакого внимания.

К приходу виновников торжества в просторной коммунальной кухне накрыли общий стол. По случаю праздника его сервировка была соответственно праздничной. Любимый Анькой и взрослыми, но не любимый Антошкой рассольник перелили в фамильную супницу Игнатовых и поместили в середину композиции из тарелок, столовых приборов, соусницы со сметаной, салфетницы, хлебницы, а также бокалов для вина, гранёных стопок для водки и стаканов для лимонада. Перед тем как приступить к еде, детей одарили шикарно изданными сборниками русских сказок с иллюстрациями Билибина, но рассматривать их разрешили только после еды, чем простимулировали скоростное поглощение первого и второго. На второе были приготовлены цыплята табака, которых, наоборот, любил есть Антошка, но не очень любила Анька. Взрослые были всеядными, да и меню составляли коллективно, поэтому для них сюрпризом за столом оказался только «напиток от ДД», как назвала его Яна Ивановна. Напиток был странный. Вроде бы алкогольный, но, как всем показалось, недостаточно крепкий. Он имел непривычный цвет и ещё более непривычный вкус.

– Демьян Силантьевич, на сей раз вы нас окончательно заинтриговали. Что это такое? Может быть, хоть сегодня раскроете секрет? – попытался прояснить состав и происхождение напитка Олис Тойвович. – Граждане, я ошибаюсь или это и правда отдаёт молоком? – он сделал ударение на слове «это».

– Правда‑правда, – хором поддержали его соседи.

– Итак, Демьян Силантьевич. Признавайтесь. Мы от вас не отстанем. Что это такое? – интерес Олиса был неподдельным.

– Что‑то мне это напомнило… – задумчиво произнесла Яна Ивановна. – Ой! Вот старая склеротичка. Совсем забыла. У нас же ещё подарок… – С этими словами она вышла из кухни.

– Это… – Демьян усмехнулся, покосился куда‑то в сторону четы Карху, а затем, как будто нехотя, тихо закончил: – Арачка.