Вечно дикая
Джона чистит снег со своих ботинок, а затем поднимает два больших чемодана, по одному в каждой руке. Он взваливает их на специальные, заказанные мной стойки, на доставку которых ушло целых два месяца, и недовольно вздыхает под тяжестью ноши.
– Господи, что ты с собой привезла?
– Это же Рождество. Я не собиралась приезжать к вам с пустыми руками, – спокойно заявляет Астрид. – Ты ведь еще помнишь, что где‑то существуют магазины, да? – Она протягивает руку, чтобы провести ладонью по щеке сына. – Но норвежские магазины есть не везде, vennen[1].
Я не знаю, как она его назвала, но, похоже, это произвело впечатление, потому что суровое выражение лица Джоны сразу смягчилось. Он обхватывает мать за плечи, притягивая ее к груди. Она немедленно откликается, обнимая его за талию.
– Я и забыла, какой ты большой. Карл и Ивар по сравнению с тобой просто крошечные.
В этих именах я узнаю имена сыновей Бьерна, которые волнуют Джону примерно так же, как и сам Бьерн, хотя я ни разу так и не получила убедительного объяснения, почему они настолько его раздражают.
Иногда я думаю, не стоит ли за этой неприязнью к сводным братьям обычная ревность. Джона ведь был единственным ребенком, и он не привык делить маму еще с кем‑то. Более того, Карл и Ивар живут со своими семьями в десяти минутах от Астрид и Бьерна. Они ужинают у них раз в неделю и проводят вместе все праздники.
– Я скучал по тебе, – бормочет он.
– Это потому, что ты не видел меня уже… сколько времени прошло? Три года?
Джона смущенно улыбается.
– Четыре.
– О, ты четыре года не видел собственную мать. Удивительно, что ты вообще узнал меня в аэропорту.
Ее тон нежен и игрив, а глаза искрятся, когда Астрид укоряет своего единственного сына.
И все же, на мой взгляд, в этих словах есть некая нотка горечи. Пусть у Астрид есть двое пасынков и пятеро приемных внуков, но Джона – ее единственный биологический ребенок. С тех пор как он в двадцать один год уехал из Лас‑Вегаса на Аляску, с матерью встречался всего три раза – и один из них, чтобы увидеть, как она выходит замуж за человека, который ему не нравится. Три раза за одиннадцать лет! И, судя по всему, обе эти поездки в Осло сопровождались препирательствами и ссорами. В последний раз он вообще остался в гостинице.
Впрочем, четырехлетний перерыв с последнего визита – не совсем его вина. Джона собирался прилететь в Норвегию на прошлое Рождество, но отменил поездку, узнав о неизлечимой болезни моего отца. И опять же, отец умер в сентябре. Времени для повторного бронирования билетов было более, чем предостаточно, однако Джона предпочел остаться на Аляске ради Агнес и Мейбл – еще до того, как он предпринял ту внезапную вылазку в Торонто, чтобы вернуть меня в глушь.
И все же с тех пор, как он последний раз обнимал свою мать, прошло целых четыре года.
Обижается ли она на него за это? Да, она перебралась в Осло. Но Джона переехал на Аляску раньше.
С момента нашей последней встречи с мамой прошел уже год, и почти каждый раз, когда мы разговариваем, она напоминает мне, что я сама решила переехать за тысячи километров от нее.
– Я привез вам кучу дров для печки, а в дровнике, на той стороне озера, их еще больше. Если что, обогреватель Toyostove не даст вам замерзнуть ночью, – объяснил Джона, подходя к дровяной печи.
Он растопил ее перед своим отъездом в аэропорт, но сейчас в ней тлеют лишь одни угольки, поленья давно прогорели.
– Здесь даже жарко. – Астрид потирает руки, опровергая свои слова. – Я и забыла, как холодно бывает на Аляске. Когда мы уезжали из Осло, шел дождь.
– Сейчас холоднее, чем обычно.
А в сводках прогнозируют, что за надвигающейся бурей потянется морозный фронт.
– Я загрузила холодильник всем, что может вам понадобиться, но, если вдруг что‑то будет нужно, просто дайте нам знать. Здесь полно одеял, полотенец, подушек. Вообще всего.
– Уверена, все будет хорошо, Калла. Не волнуйся.
– И расскажите мне потом, как вам новая кровать.
В январе я планирую разместить объявление о сдаче домика в аренду на сайте для тех, кто ищет зимний отдых на выходные. Астрид и Бьерн будут нашими первыми постояльцами.
– За те деньги, что она заплатила, к этому матрасу должны прилагаться люди, которые будут укладывать тебя в постель и петь колыбельные, – ворчит Джона, зарабатывая мой недовольный взгляд.
Астрид хихикает.
– Не думаю, что сегодня нам понадобятся колыбельные. Я уже наполовину сплю.
Слышится смыв унитаза в уборной, и после короткого шума льющейся из крана воды появляется Бьерн.
– Здесь как в гробу. Как долго мы здесь проторчим? Целых две недели?
Астрид произносит что‑то на норвежском языке – что‑то, что звучит очень музыкально, но в сочетании с ее суровым взглядом явно выражает предупреждение. Она снова переходит на английский и заверяет:
– Все в порядке. Это идеальное местечко. Не обращайте на него внимания. Он старый, сварливый и не любит покидать дом.
Джона наклоняется, чтобы подбросить в печь еще одно полено, и бурчит:
– В таком случае ему следовало там и остаться.
– Значит, мало того, что ты заставляешь свою мать лететь через полмира, когда она хочет тебя увидеть, так теперь ты хочешь, чтобы она делала это одна? – вскидывается Бьерн.
– Если ты собираешься жаловаться ближайшие две недели подряд, то да. И она более чем способна передвигаться самостоятельно. Ты ей не нужен.
Бьерн тыкает указательным пальцем в воздух перед собой.
– Если бы ты знал, как…
– Хватит! – Астрид поднимает руки вверх, а ее брови напряженно сдвинуты. – Даже не начинайте. Пожалуйста. Это был очень длинный день.
Я обхватываю руками бицепс Джоны и осторожно веду к двери.
– Мы дадим вам время устроиться.
Хотя, судя по тому, что я услышала, не уверена, что здесь Бьерн сможет чувствовать себя комфортно.
Его реакция слегка подкосила мой восторженный настрой по поводу завершения работы над гостевым домиком.
Астрид наклоняет голову в мою сторону.
– Большое спасибо за то, что приложила столько усилий для нашего комфорта, Калла. Все просто замечательно. Увидимся утром.
[1] Дружок (норв.).
