Визави французского агента
А в феврале я уже училась на курсах французского языка. Тогда в СССР было непросто устроиться на курсы, очередь тянулась по полгода. Наверное, трудно понять, как это – очередь тянулась полгода, но мы заполняли почтовые открытки с домашним адресом и оставляли их в дирекции курсов, а когда набиралась группа, открытки отправлялись по почте. Это были очень хорошие курсы: по три часа три раза в неделю плюс домашние задания. В основном там учились люди, которым за знание языка прибавляли зарплату.
Я безуспешно пыталась попросить своих друзей, чтобы они помогли с грамматикой:
– Вот здесь – «используйте глаголы „dire“ и „parler“», какие ставить?
– О боже! Учебники! – хватался за голову Бернар и сбегал.
Я очень трепетно относилась к произношению, старалась говорить, как мои друзья, хотя, с тех пор как я начала изучать язык, при мне по‑французски почти не разговаривали. С марта по выходным мы ездили по Измайловскому парку. Марсель разрабатывал свое колено, рассматривая верховую езду как тренажер. Самым трудным было спешиться. Он не спрыгивал, а опускался на руках.
Иногда Марсель исчезал на несколько недель в «командировки», а когда приезжал, мы встречались в манеже или в разных компаниях и никогда не оставались наедине. Марсель знал, как вести себя с КГБ, чтобы меня не подставить. Наедине он оставался с другой девушкой, студенткой Института иностранных языков, но об этом я узнала лишь много лет спустя. Мне он никогда не привозил вещи из‑за границы, а когда я, смущаясь, попросила привезти что‑нибудь из одежды, он заявил:
– Ты сама украшение, я не хочу, чтобы другие это замечали. Я эгоист, я знаю, что ты такое, но никому тебя не отдам.
Вещи, украшения, деньги, а также некоторые сведения, интересующие КГБ, предназначались для студентки иняза.
Советско‑французский альянс
Честно говоря, я и не подозревала, что бывают и другие отношения, кроме дружбы. Я наслаждалась общением с умными людьми, которые никогда не кичились своим образованием, наоборот, внимательно слушали мои рассуждения о реализме в живописи.
– А что такое социалистический реализм?
– Это изображение социалистического строя, прекрасного советского человека!
– А если человек кривоногий, он не советский?
– Ну, мы стремимся показать идеал.
– Какой же это реализм? Ах да! Это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ реализм.
Такие разговоры заставляли меня смотреть на привычные вещи под другим углом. Марсель вообще был твердо убежден, что социалистического реализма нет, а есть просто реализм.
Общаясь с ним, я научилась многим правилам хорошего тона, стала читать не только приключенческие романы и фантастику, но и Набокова, Солженицына и даже Ницше, хотя это были запрещенные книги.
– Только в метро не читай! – просил он.
Марсель был очень нежен со мной, хотя Бернар называл его свирепым, бессердечным и даже подлым. Но они были друзьями и могли говорить, что хотели, я этого не понимала.
– От его улыбки дети плачут! – говорил Бернар.
– Это ты от зависти! – отвечала я, признавая про себя, что Марсель детей не любил.
На переговорах различного уровня Бернар стремился очаровать, заболтать, уговорить. А Марсель предпочитал загонять в тупик, а потом любезно открывать дверь только в одном направлении, при этом оставаясь победителем.
А 22 апреля, в свой день рождения, вечером я пошла в манеж, куда меня заранее пригласил Марсель. Там мы даже не зашли на конюшню, а сразу поехали вместе с Бернаром «покататься на машинке». Остановка оказалась за столиком в «Седьмом небе»[1], я никогда там не была и действительно оказалась на седьмом небе. Марсель немного смущался, зато Бернар просто излучал веселье, время от времени толкая Марселя локтем.
– Давай, не тяни! – он наполнил бокалы шампанским.
Марсель взял меня за руку и очень тихо сказал:
– Тебе сегодня 17 лет, через год будет 18, и мы поженимся, я увезу тебя во Францию. А теперь я торжественно обещаю, что с сегодняшнего дня ты и только ты моя невеста, перед Богом и людьми, в чем беру свидетелем Бернара!
Я просто потеряла дар речи, пытаясь осмыслить то, что он сказал. А Марсель уже бережно прижал меня к себе и впервые поцеловал в губы. Это оказалось совсем не так, как «в щечку». Я удивленно смотрела на Марселя.
Бернар тем временем пододвинул нам салфетку с колечками. Марсель надел мне на пальчик одно, я ему другое.
В голове у меня звенели колокольчики. Все это, наверное, происходило не со мной, я скоро проснусь… пойду на работу или еще куда…
Мы сели за столик и подняли бокалы. Бернар изображал, как он утирает скупую мужскую слезу. Шутник!
Я никак не ожидала такого поворота, думала, так и будем дружить… Ведь в Советском Союзе не принято было обсуждать интимную жизнь. Как будто ее вообще не существовало. О ней не говорили, не писали, не показывали по телевизору. Я и не задумывалась об этом, у меня было так много интересных дел!
А тут такое… Даже опомниться не успела. Почему‑то я доверяла Марселю безоглядно, меня не смутило, что он даже не спросил, согласна ли я. Конечно, согласна! Ведь это мой принц. И он предлагает поехать с ним в его прекрасную страну! В страну, о которой я мечтала с детства, читая и перечитывая Дюма.
На следующий день в Моспроекте меня попросили зайти в партком. Там сидел незнакомый молодой человек, который строго спросил, куда это я вчера вечером ездила. У меня сердце ушло в пятки: колечко‑то я еще не сняла, так хотелось хоть чуть‑чуть поносить. Сжала кулачки и честно ответила:
– В «Седьмое небо», у меня был день рождения.
И все. Меня больше ни о чем не спросили и отпустили. Какое счастье!
[1] Ресторан в Москве на Останкинской телебашне
