Волчий сон
Отбушевала, отгудела, отвьюжила февральская пурга, наметав пушистые сугробы по полям и опушкам леса, облепив и укутав мохнатые ели белоснежными шубами, наломав буреломов в непроходимых чащах, казалось, безжизненного леса. Отвисшие мохнатые лапы елей, укрытые снегом как наброшенной шубой, превратили деревья в белые и толстые столбы‑колонны, и любой звук почти не проникает через эту снежную завесу. Тишина в лесу. Замерли на время и звери – пугает их белоснежное покрывало, на котором отчетливо проступают их следы.
Но лишь только опустились сумерки на заснеженный лес, со своих лёжек в снегу поднялись дикие кабаны. Оставляя в рыхлом снегу глубокие борозды, двигаясь за старой опытной самкой – вожаком стада, они пробрались к лесной поляне, на которой устроена подкормочная площадка для диких зверей. Под большим навесом насыпаны бурты разнообразных кормов: зерноотходы, картофель, початки кукурузы, дикие яблоки и желуди. Для оленей и косуль в крытые еловым лапником кормушки‑ясли заложено лесное сено и подсоленные осиновые веники, а в поваленной на краю поляны осине – в специально вырубленных в стволе корытцах – выложена крупная каменная соль. Дикие кабаны, повинуясь команде хозяйки стада, остановились в лесу у края поляны и замерли, прислушиваясь и принюхиваясь и ожидая команды‑разрешения вожака на выход к подкормке. А на поляне у кормушек с сеном уже кормятся несколько косуль. Им особенно тяжело в эту пору глубоких снегов, поэтому и не уходят они вовсе далеко от подкормки, устроенной людьми…
Первыми из диких кабанов не выдерживают искушения ароматной, пахучей пищей молодые поросята. Пренебрегая опасностью и угрожающим сопением хозяйки‑вожака, они бросаются по старым, заметенным тропам к навесам и, смачно чавкая, начинают лакомиться зерном. За ними, не выдержав, выходят на открытое пространство и другие дикие кабаны. Последним к подкормке подошел самый осторожный дикий кабан – огромный секач. Подняв густую, с проседью шерсть на загривке, он разогнал в стороны сородичей, разрыл мощными клыками бурт зерноотходов, смешанных с желудями и дичками‑яблоками. Из бурта с писком в разные стороны бросились мыши‑полевки, прячась в глубоком снегу. Но всем спрятаться не удалось: из стоящего невдалеке кормохранилища мгновенно выскочила лесная куница, в прыжке поймала под снегом зазевавшуюся полевку и тут же, зажав в зубах извивающуюся добычу, скрылась под надежную защиту дощатого хранилища кормов. Дикие кабаны, увлеченные поеданием кормов, казалось, не заметили удачной охоты куницы, а вот внимательно наблюдающие за происходящим сверху и вспугнутые кабанами белки подняли нешуточный переполох, завидя куницу: громко «цокая», они забегали по заснеженным ветвям елей, сбрасывая вниз целые лавины сухого снега…
Тихо и незаметно подкрадывающаяся к диким кабанам и косулям по глубокому снегу пушистая рысь замерла, притаившись, залегла в снег. Но отвлеченный от еды беличьим переполохом секач поднял голову, насторожился, прислушиваясь. За ним притихли и другие кабаны. Первыми рысь обнаружили косули: они явно забеспокоились, заводили ушами, устремив настороженный взгляд на серое пятно на снегу. Подозрительное не шевелящееся пятно заметили и дикие кабаны. Секач мгновенно вздыбил шерсть, поднял вверх толстый, с лохматой кисточкой на конце хвост и, клацая огромными клыками, бросился на рысь. В три прыжка рысь достигла леса, вскочила на старую осину, и оттуда, встав на толстый сук и выгнув спину, грозно зашипела на остановившегося у дерева огромного секача. Прыгнуть на него сверху рысь не решилась – не по зубам ей такая добыча. Да и поросенка или косулю сегодня ей не видать: все они уже насторожены и под надежной охраной взрослых диких кабанов.
Сквозь толстое снежное одеяло нависшего на ветвях снега чуть слышно донеслись отголоски тоскливого волчьего воя. И хоть старые дикие кабаны знали, что этот вой им не опасен, что в это время у волков «свадебные» игры и турниры, этим и вызван этот страстный вой, стадо всё же покинуло поляну и углубилось в лес – подальше от появившихся грозных хищников. Чуть позже следом за дикими кабанами подалась и рысь. По натоптанной стадом борозде в снегу она прошла за ними и свернула с кабаньей тропы в редкий ельник на краю клюквенного болота. И охотничье чутье ее не подвело: вскоре она обнаружила темнеющие воронки в светящемся искрами лунного света снегу. Рысь осторожно, тихо, шаг за шагом подкралась к первой лунке, присела и ловко прыгнула. Схваченный острыми кошачьими зубами за шею, дремавший в снегу тетерев громко захлопал крыльями, и это была последняя, прощальная помощь его своим собратьям: они мгновенно с шумом вылетали из своих норок‑лунок и скрывались в ночном лесу. А рысь, тихо урча, потащила добычу под ёлку, где еще не остыли свежие следы тихо и незаметно удравшего от шума зайца‑беляка. Заяц добежал до края болота и остановился почти у самых ног семьи лосей, обгладывающих кору с поваленной ветром толстой, старой осины. Заяц знал, что под такой надежной защитой ему нечего бояться. И прибежавшей по свежему заячьему следу запыхавшейся лисице ничего не оставалось, как разочарованно и зло тявкнуть хриплым голосом на лосей, на зайца и, заметая следы пушистым хвостом, убраться восвояси.
К ночи небо разъяснилось, затрещал по стволам, по сучьям лютый мороз, небо засветилось мерцанием ярких холодных звезд. На черном небе, сквозь высокие, белоснежные и такие же пушистые, как снег, облака выглядывает золотой диск Луны. Где‑то жутко и тревожно заухал филин; еще чаще затрещали выстрелами от мороза деревья. Но не замирает и не замерзает жизнь в ночном февральском лесу. Наоборот, лес наполняется движением коренных своих обитателей, а белоснежное покрывало девственного, искрящегося мириадами алмазов‑снежинок снега, все больше и больше расчерчивается полосами, бороздами, цепочками их следов после затянувшейся февральской метели…
Бороздя глубокий снег и проходя в день не более квартала, пара лосей держалась одного и того же выдела молодой культуры сосняка, не задумываясь, нанося колоссальный ущерб лесной флоре, лесхозу. Загнивания на шее у самца не произошло, но рана на морозе заживала медленно и болезненно. Лось сильно исхудал и уже не стремился занять лидирующее передовое положение, а с готовностью поедал нижние, оставленные специально для него лосихой побеги…
Вой волков застал их как раз за этим занятием. Морозное февральское утро: вьюга поутихла, снег искрился под луной, деревья сухо щелкали корой на морозе. Видно было как днем: то заяц, абсолютно слившись со снегом своим белым пухом, выскочит чуть ли не из‑под копыт, то, громко сопя, «чухая» и шелестя жесткой щетиной по ветвям и сучьям, след в след, оставляя глубокую борозду, пройдет стадо диких кабанов, ведомое опытной самкой. За стадом диких кабанов, в минутах двух хода, всегда идет грозный секач. Он считал стадо своим, хотя все вопросы иерархии, места дневок, кормежек и путей‑троп, походов решала старая свиноматка. Гон у диких кабанов уже закончился, брачные игры, жесточайшие ночные драки с хрипом и визгом остались позади; разрозненные было по парам и мелким группам, кабаны вновь сбились в стада: так легче было выжить в этот суровый период. Кабанам было проще – для них в специальных местах люди привозили и оставляли корма: зерно, зерноотходы, подгнивший картофель. И кабаны с удовольствием пользовались этой поддержкой и помощью человека. Заходили на такие подкормочные площадки и лоси. Иногда удавалось что‑нибудь ухватить для себя, но в большинстве случаев – это были загнившие зерноотходы, а зерно и картофель кабаны быстро уничтожали сами. Правда, повезло лосям – нашли развороченный дикими кабанами солонец[1]. Теперь солевой вопрос был решен: беременной лосихе как раз очень не хватало минералов, и она с удовольствием грызла соленое корыто и мерзлую землю под ним.
[1] Солонец – корыто различной конструкции, в т.ч. устроенное в стволе спиленного лиственного дерева, с крупной солью, предназначенной для диких животных.
