Волчий сон
Лесник Гришка с женой Надей жили на хуторе уже более тридцати лет. Добротный дом с сараем, баней, погребом стоял на краю большой поляны среди леса. С одной стороны – почти непроходимое болото, по которому до ближайшей деревни напрямую километров десять, а со всех других сторон – старый сосновый лес. Электричества на хуторе не было, да и не нуждались хозяева в нем. Все восемь детей уже выросли и разъехались по городам, а Гришка с Надей так и остались жить на хуторе. Гришка работал лесником и на полставки егерем, а Надя была его помощницей. Вставали они с рассветом, спать ложились с наступлением сумерек. Две коровы, конь, свиньи, куры, гуси, пять охотничьих собак, кошка с котом, пчелы – хозяйство немалое, но привычный уклад жизни позволял без особого напряжения управляться с этим хозяйством. Это являлось хорошим подспорьем для живущих в городе их детей. Два‑три раза в месяц Гришка или Надя ездили на коне в деревню, до которой по окружной вокруг болота дороге было полдня езды на лошади. Сделав необходимые покупки, они на ночь останавливались у родственников, от которых за столом, вечеряя, узнавали все новости, происходящие в цивилизации. Приемник, стоявший у них на кухне, Надя и Гриша включали редко, экономя батарейки, а имеющийся генератор заводили только тогда, когда собирались дети и внуки. Им электричество на хуторе было ни к чему. По рецептам, предаваемым из поколения в поколение, засаливалось в бочках мясо, окорока, сало; на чердаке висели вяленые колбасы, в погребах в бочках до весны хранились хрустящие огурцы, моченая ягода, соленые грибы. Связки лука и сушеных грибов висели в хате за печкой. И зерно, заготовленное с огорода, и мука, смолотая на каменных жерновах вручную, имелись в достаточном количестве. Молоко, сыр, масло, творог, сметана – все имело место быть в том крепком хозяйстве. Несколько скирд сена и соломы, столько же стогов сена возвышались за сараями, за простым, из жердей, забором. Хороший хлебный самогон всегда был в наличии, и Надя не боялась, что придет участковый и оштрафует. Продавать самогон было некому, а Гриша выпивал редко. Ну а для дела большая двадцатилитровая бутыль в погребе и десятилитровая в доме под половицей всегда имелись. Самогон гнали по старым рецептам. Отборную рожь проращивали, потом сушили её, пророщенную, на горячих кирпичах лежанки печи. Хорошо просушенное жито Гриша молол вручную на старых каменных жерновах, которым, по его утверждению, было более двухсот лет. Мука крупного помола пахла ароматно, аппетитно. Надя запаривала ее в большой деревянной полубочке – цебре. Добавляла немного сахара, хмеля, дрожжей, бережно укутывала старыми кожухами и на пару недель оставляла бродить. Гриша изредка заглядывал, принюхивался и размешивал брагу деревянной лопаткой. Резкий аромат браги разносился по импровизированной деревенской кухне. Зачерпнув кружку пенного напитка, смачно, большими глотками выпивал, занюхивал рукавом, кряхтел, вытирал усы и с улыбкой определял: «Ну, скоро будет готова!» Хотя дети давно привезли газовую плиту с баллоном, этой плитой Гриша и Надя почти не пользовались. Каждое утро Надя, чуть свет, растапливала русскую печь. Нужно было и покушать приготовить, и пару чугунов картошки для хозяйства поставить томиться, и дом прогреть, поэтому, ловко орудуя вилочниками‑ухватами, Надя даже не задумывалась пользоваться для этого газовой плитой. Да что и говорить: приготовленные в печи Надей блюда не приготовит ни один ресторан и ни одна хозяйка в городской квартире. Отваренная в чугуне картошка покрывалась сверху от жары в печи хрустящей, ароматно пахнущей коричневой корочкой. Мачанка в сковороде приготавливалась на ребрышках, с луком и сметаной, блины, толщиной чуть ли не в палец, готовились на домашнем кислом молоке‑простокваше, капуста из бочки в кочанах, мед, густая сметана, чай из чабреца и зверобоя – это завтрак. А в печи стоят до обеда и томятся в жаре борщ с мясом, или крупник на молоке, или суп с грибами и фасолью. Эх, а что за супчик! Разбухают и выглядят как будто только что собранные боровички, утушенные с фасолью и мясом! Так она готовила, когда они были молодыми, когда дом был полон детей; так и сейчас готовит, но только тогда, когда дети или внуки приезжают на каникулы, в отпуск или просто на выходные. В остальное время, постарев и оставшись вдвоем, они ограничивались простой пищей – молоком, блинами, сыром, домашней колбасой и, конечно же, картошкой. И спали до они сих пор вместе на старой железной кровати – полная, раздобревшая Надя и худой, почерневший от солнца и лесной жизни Гриша. Зимой работы было совсем мало. Покормить хозяйство с утра и вечером, навести порядок в сарае, протопить печь. Три раза в неделю Гриша запрягал коня в сани, объезжал свой лесной обход, намечал себе и лесничему работу на весну, лето, присматривался к следам на снегу, что‑то записывая в своем дневнике, пыхтя непременной самокруткой…
Услышав в сумерках натужный звук мотора ползущего по снегу УАЗа, Гриша и Надя зажгли на окне и в сенях керосиновые лампы, вышли во двор. Звук УАЗа охотничьего хозяйства они узнавали уже по звуку мотора издалека, как и их собаки, радостно кинувшиеся навстречу машине. Для них, собак, приезд охотоведа обозначал праздник – охоту. Но в этот раз радость их пока напрасна. В феврале собак в лес не брали и, приученные хозяином к дисциплине, они не рисковали самостоятельно уходить далеко в лес, ограничивались «охотой» на полевок, горностаев и ласок, появляющихся недалеко от хутора. Охотники медленно, устало выгружались из будки машины, волоча за собой зачехленные ружья и рюкзаки. Усталость давала о себе знать. Сегодня лыжи не брали с собой – не вмещались они в маленькой будочке на кузове УАЗа – а пройти пришлось по глубокому снегу за день порядочно, да пока оклад поставили – так и перекусить, толком, не удалось. Уже по дороге к «Гришане» потянули из фляжки спирта и прикусили бутербродами. Ощетинившиеся собаки привлекли внимание Гришки, и он понял, что в кузове машины лежит дикий зверь. Откинув задний борт машины, водитель вытащил и сбросил в снег двух волков. У одного была полностью разбита голова; черные, спекшиеся от крови пятна на боках другого, говорили о картечи, пробившей эти бока.
– О, з полем вас – пашанцавала[1]! Гзде ж вы их? У меня уже давно «дядьки» не заходили, – Гришка называл волков «дядьками», либо «дядькавыми хлопцами».
– На Косовище хотели лосей разодрать, Гришка. Лося погрызли сильно, того, что с молодой лосихой ходит раненый. Одного переярка этот лось копытом убил, второго Николай взял из ружья на месте. А стаю мы закрыли в Мошках, да уже темнеть начало, так вот и приехали к вам переночевать, – ответил водитель, судя по всему, частый гость на этом хуторе, так как, говоря это, он забрал у Гришки из губ самокрутку и смачно затянулся самосадом.
[1] Пашанцавала (белорусск.) – повезло, подфартило.
