Волчий сон

основ всего этого – любовь: любовь к богу, любовь к себе, любовь к ближнему своему. Но еще молодой этот росток его новых и неожиданных открытий, его веры был слишком хрупок. Он это знал и не хотел его погубить нескладными движениями души. Ожидал подсказки и направления во внутреннем голосе – голосе души и духа, которые только начали вновь обретать связь потерянную, как он думал, где‑то в середине его жизни – той, прошедшей жизни. Он уже начал искать причину потери этой связи. Он интуитивно понимал основную причину этому – гордыня. Этого было достаточно. Достаточно уже того, чтобы осознать свое место и здесь, и сейчас. Поэтому, определяя тюрьму и лишение свободы такого большого количества людей, нарушивших все мыслимые и немыслимые законы, как место сбора людей, большинство из которых одержимо дьяволом, Николай и принял для себя случайно пришедшую в сознание позицию веры: не сломаться в этом пекле, не стать вместилищем злого духа или духов, не пойти ни у кого из них на поводу и по возможности бороться с этим злом, даже иногда, возможно, применяя это зло во благо. Что же, думал он, не мной придумано, что «…пришедший с мечом должен от меча и погибнуть…». Это пока шло вразрез с его новыми познаниями веры и Нового Завета, но интуитивно он знал, что со злом нужно бороться всеми силами, кроме плутовства, и не искушаться мимолетными победами. В этой борьбе должна пройти вся его жизнь – так думалось ему теперь. И это помогло избежать драк и обид за обвинения этих самых одержимых в том, что он обращается к Богу ради запоздалого раскаяния и ради прощения своих грехов по жизни. Он отчетливо и с удовлетворением осознавал, что данные ему новые удивительные знания, чувства и открытие веры в Бога и любви ко всему, что создано Им – это его личное чувство. Он никому и ничего за это не должен – и это главное. Так же открыто он говорил и всем, кто пытался как‑то влезь в душу или получить ответ на вопросы религии и веры – это его личное мнение и его личные взгляды, которые он никому не навязывает и истинность которых не собирается никому не доказывать, не обосновывать и не оправдываться, тем более.

Кубрик разгрузился – часть заключенных была благополучно выведена контролерами на «промку». Мужики, оставшиеся под разными предлогами в жилой зоне, занимались, кто чем: играли в нарды, стирали, просто лежали, дремали, шили, мастерили, читали, смотрели телевизор. «Шныри[1]» опять прошлись мокрыми тряпками по кубрику и продолу. Покормив в аквариуме рыбок, полив единственный на весь кубрик цветок с неизвестным названием или вообще без названия, но красивый и гордый своей красотой в этом мрачном жилье, Николай прилег. Он вспомнил сегодняшнее утро, промелькнувшую почему‑то в сознании тень лосихи на болоте «за колючкой», и вспомнилась ему та молодая красавица лосиха, которая своим телом защищала своего самца, израненного волками, истерзанного, но еще живого. Тогда, той зимой, они погнались за волками и настигли их на дневке. Сразу же обложили флажками еще до темноты, а наутро, переночевав у лесника Гришки, отправились к окладу, где закрыты были шесть волков: четверо молодых и два матерых, одного из которых он все же зацепил картечью, когда тот, уходя на махах по глубокому снегу, уже скрывался в ельнике.

* * *

Ближе к вечеру матерому[2] стало еще хуже. Его опять рвало, его трясло, боль в боку нестерпимо жгла и распространялась по всему телу. Он несколько раз зубами рвал свою рану, пытаясь выгрызть эту жгучую боль, скулил, злился, рычал. Молодые волки, подняв загривки и оскалив зубы, настороженно наблюдали за вожаком. В том, что они сегодня потеряли двух своих собратьев, в том, что они голодные уже несколько суток, волки считали виновным вожака, и будь у них немного больше сил и отваги, они разорвали бы его на куски здесь же, на месте. Но волк был еще силен и страшен. Здоровый, сильный, выносливый, победитель и вожак в стае, он не раз доказывал им всем свое преимущество и силу в охоте, в борьбе и в драках‑поединках с другими волками, в схватках с дикими кабанами и в ловкости уничтожения охотничьих собак. Он, вожак, не раз уводил стаю от ружей охотников, уводил прямо из‑под носа расставляющихся на номера охотников. И вот он сейчас в бешеной злобе исходит рвотой, с окровавленным боком, но такой же грозный и непобедимый. Во всяком случае – пока. Озабоченные таким раскладом и все еще пытаясь воспользоваться раной вожака, чтобы приблизиться к равнодушно лежащей волчице, волки допустили непростительную оплошность. Когда волчица услышала сначала запах людей, а потом чуть слышное шуршание и скрип снега – было уже поздно. Флажки были развернуты и сомкнуты вокруг лежки волков по квартальной сетке.

Вскочившая волчица насторожилась и бесшумной тенью бросилась в противоположную от скрипа снега и запаха людей сторону. Волки рванулись за ней. Раненый волк постоял, прислушиваясь, и шагом, прихрамывая, пошел вслед. Волчица, на махах преодолев неглубокий заснеженный ров, поднялась на гребень, постояла, прислушиваясь. Остальные волки, замерев, наблюдали за самкой. Впереди все было тихо, и волчица, сделав полукруг, пошла против ветра к своим следам, к своей тропе, по которой они пробились сюда от выстрелов охотников. Вдруг опять человеческий запах резанул обоняние. Волчица замерла, и увиденное ею зрелище заставило ее вздрогнуть. Там, откуда они пришли, невероятным образом поперек их следа появилась искусственная преграда‑цепочка, преграждающая путь. Шевелясь на ветру, лоскуты серыми пятнами (волки не различают цветов) четко выделялись на фоне белого снега. Резкий запах людей – опасность! Вжавшись в снег, волчица нырнула под разлапистую елку и кинулась в противоположную сторону. Минуя дневку, пройдя еще раз небольшое расстояние, она опять наткнулась на цепочку флажков, несмотря на сумерки, ярко выделяющиеся волчьим зрением на фоне квартальной линии. В панике волчица стала метаться внутри оклада. Волки следовали за ней, и лишь вожак оставался на косогоре. Рана болела, да и понял он, что они в ловушке. Ему уже однажды приходилось побывать в окладе. Его тогда спасло чудо – стадо кабанов ночью разорвало на своем пути флажки и, втоптав их в снег, кабаны проложили ему и волчице – тогда еще молодой паре – дорогу на волю, к жизни. Через прорыв они ушли, а охотники обнаружили порыв уже тогда, когда волки были на другом берегу реки, перейдя ее по тонкому льду.

[1] Шнырь – дневальный, уборщик.

[2] Матерый – сильный волк, старше семи лет, который, как правило, является и вожаком и доминантом в волчьей стае