Волчий сон

– Я ее не разыгрывал, – уже серьезно, сузив глаза, сжав губы и прямо в глаза уставившись на начальника колонии, тихо, но внятно сказал Николай. – Вот из‑за таких дуболомов, как этот старшина, и создается авторитет правоохранительных органов и всей вашей системы в целом. Я – простой мужик, но здесь я – особо опасный преступник, как окрестил меня суд от имени государства. Сидеть мне еще до смерти. Чего мне кипешить, кого мне бояться, с какого рожна мне перед кем‑то прогибаться? Мне не светит ни УДО, ни мудо. Я не хочу ни с вами, ни с кем «рамсить[1]». Кто спросил под жилетку – тот и должен получить заказанное. Меня сегодня придурок просто попробовал послать – вот и получил. И по понятиям, и по‑мужски – я прав. За что меня в ШИЗО? Это не детский сад. Это зона. Здесь все преступники: и мы, и вы. Мы перед законом, вы перед Богом. За что издеваетесь? За что этот молокосос после вашего ухода меня хотел «на ласточку» растянуть? За что наручники одели? За что медсестра дала заключение, что меня в ШИЗО по состоянию здоровья можно, хотя только что сказала, что знала о том, что нельзя? Это ее контролеры под опером принудили! За что меня в «стакане» продержали, и много‑много чего «за что» вот эти подлецы и мутят, гражданин начальник. Спросите у ваших шестерок среди зэков в зоне, я говорить здесь не буду, но и оставлять так этого не хочу. Неудивительно, Игорь Иванович, если этому полупокеру кирпич в секторе с неба на берет упадет или в той шоколадке, что он отшмонал или выклянчил после шмона, стрихнин обнаружат после его смерти. Я не отвечаю за него, так как он, подлец, не спросил, не поинтересовался: как у тебя, старый, сердце, как ты без курева в стакане? А мои сигареты, между прочим, уже у него в кармане. Пусть покажет, что у него в правом кармане брюк! Сами увидите. Я курю красный «Минск», там еще синяя зажигалка. Если он отшмонал у меня при обыске, где должны лежать сигареты – у него в кармане? Я всю жизнь был руководителем, я бы его уже сегодня выгнал из органов, он – мразь и мародер. Кроме того, я же и очевидец! Смотрите, сколько людей в рабочее время заняты тем, что пытаются определить у меня запах, извините, за спиной. Вы‑то, Игорь Иванович, должны понимать, сколько бы вы не старались, а из‑за таких вот тупоголовых ваших подчиненных – все к чертям. Разве я не прав? – Николай обвел взглядом притихших присутствующих. – Я все сказал, теперь можете и судить, и садить – дальше все равно некуда. А если по беспределу начнете поступать, такого же ответа и ждите…

Николай отступил шаг назад и уставился в окно.

Хозяин молча вышел из КП, пошел к себе наверх, бросив сухо:

– Одинца в сектор. Пока. Там видно будет. Ко мне доктора, замполита и начальника оперативного отдела.

– Сам дойдешь? – спросил ДПНК, не глядя в глаза Николаю.

Тот молча повернулся, подошел к испуганному старшине и бесцеремонно вытянул у изумленного контролера из кармана пачку «Минск», показал ДПНК, что внутри пачки находится синяя зажигалка. Никто, кроме Николая, не знал, как она там оказалась, но ДПНК, глядя на контролера, заскрежетал зубами, отчего тот весь обмяк, съежился и стал поправлять на себе форму. Остальные, кто с осуждением, кто с любопытством, кто со злорадством, а кто с открытой ненавистью смотрели через окно на удаляющуюся фигуру Николая, который, ссутулясь, руки за спину, шел к жилой зоне, еле сдерживая гнев – взрыв гнева и ярости просто душил его. Но он заставил себя постепенно успокоиться. Он должен быть спокойным. Он обязан все пережить и пройти весь срок достойно. Зло и гнев – не советчики и не друзья. Это суть гордыни, но не гордости. Это порок, это – грех. Постепенно душу стали заполнять спокойствие и рассудительность, а чуть позже почему‑то предстали в памяти глаза волчицы – откровенно вызывающие, смелые, сильные, но до безумства спокойные. И ее приоткрытый оскал – «не смей».

* * *

Волчица, оставив в недоумении своего «пленника», перемахнув через флажки по следам волка и волчонка – их сына, ведущего уже достаточно самостоятельный образ жизни – устремилась в погоню за ними. Опасность осталось позади, однако по запаху на снегу и изредка попадающимся капелькам крови, она понимала, что волк далеко не сможет идти на махах и поэтому, спасаясь от возможной погони, надо уходить за реку. Догнав отдыхающих на окраине большого леса перед поймой реки волков, волчица, не останавливаясь, но уже шагом повела их к реке. Осторожно ступая след в след, проходя под нависшими лапами елей, под согнутыми ветвями ивняка, по высокой траве и камышу, она вывела волков к берегу ровно там, где и планировала перейти по льду реку. На том берегу глубокий ров от паводковой вешней воды уходил от опушки заболоченного леса к реке. Перейдя по льду реку, волки к вечеру были глубоко в лесу и остановились лишь тогда, когда уже совсем стемнело. Погони не было, но и не вернулись, не нашлись остававшиеся в окладе другие волки. Волк и волчица знали, что они уже не вернутся к ним. Молодой волк, у которого там оставались его братья и подруга, с наступлением морозной ночи ушел от матери с отцом, и вскоре они услышали его протяжный высокий вой. Ответа ему не было, а вой становился все выше и выше, едва не переходящий то ли в подвзвизг, то ли в подтявкивание, то ли в плач – настоящий плач молодого волка. Эхо разносило этот плач по морозному, потрескивающему лесу; холодные яркие звезды и сонная луна равнодушно внимали волчьему вою. Дикие лесные звери настороженно водили ушами и бесшумно уходили подальше от траурной песни. Волчонок вернулся лишь под утро и прилег к матери, которая лишь оскалила зубы, но не укусила и не прогнала его, как это делала обычно в последнее время. Она разрешила взрослому сыну прижаться к ней, согреться и уснуть. Чуть поодаль лежал матерый волк. Он спал. Голодный, раненый, измученный и обессиленный, свернувшись, он спал, хотя, чутко водил ушами при приближении волчонка и вздрагивал от щелчков коры дерева на морозе, слегка пригретой еще днем весенним солнышком. Лишь стали меркнуть звезды, волчица поднялась с лежки, толкнула мордой притихшего волчонка. Нужно было идти на охоту. Идти вдвоем по глубокому снегу. Нужно было обязательно найти добычу – силы были на исходе. По пути к месту лежки они несколько раз пересекали кабаньи тропы. Следы были свежими, и волчица отметила, что на одной тропе было достаточно много следов молодых поросят. Их‑то и решила попробовать выследить опытная волчица. Она знала, что в эту пору старые и опытные свиноматки бросали свои стада, отгоняя от себя своих уже считавшихся взрослыми чад. Свиноматки готовились к мартовскому опоросу и уходили в глухие безветренные ельники. Покидали до глубокой весны или даже до начала лета своих сородичей. Ведь и секачи, и не погулявшие свиньи, голодные после зимы, могут просто съесть маленьких полосатых поросят, если мамка их куда‑то отвлечется или не сможет их отстоять. Да и волки идут за стадами в поисках ослабленных, раненых, изголодавшихся кабанов или поросят. Потому с уходом из стада свиноматок на опорос, стадо оставалось без опытного вожака, коим у кабанов являются всегда старшая, сильная и опытная самка.

[1] Рамсить – спорить, накалять обстановку.