Волчий сон

«Ну вот, а если он не вернется, я из этой воды больше никогда не вылезу. Так здесь и умру», – думала она, смывая прозрачной холодной водой грязь с волос, тела. Окунувшись с головой и вскрикнув от неожиданного восторга, она почувствовала, что ей намного легче. Куда‑то ушла усталость и безнадежность, улетучился страх, и стало легко, просто, даже дышать стало легче.

«Это ж надо! А чтобы со мной стало, если бы не этот „леший“ Коля. А что он тут делает, в таком болоте? Да еще с фотоаппаратом и своей рыбой. И с настоящим ружьем. Я теперь от него ни на шаг. И если он меня спасет, я ему… А как я его отблагодарю? Я заведу его к себе домой, покажу маме и папе, угощу его самым вкусным обедом и самым большим тортом. А вдруг он захочет чего‑нибудь еще от меня?» – подумала она, одеваясь, глядя осторожно и с благодарностью на Николая, который уже сооружал из сухой травы, камыша и мелких сухих веток костерок.

– Сейчас вот костерок с дымом сделаю. Ты есть хочешь? – Не дожидаясь ответа, быстро разжег костер, набросал поверх сырых веток ольхи. Повалил пахучий сизый густой дым.

– Иди под ветер, под дым. Комары меньше жалить будут.

Она послушно стала под волну дыма, закашлялась и, слезясь, констатировала:

– Вот я сейчас и прокопчусь, как копченая рыба!

– Да нет. Копченую рыбу мы сейчас с тобой сами сделаем из того, что есть у меня в мешке. А под дымом стой, ничего – привыкнешь, а комары от тебя отвыкнут.

Он быстро выпотрошил и ополоснул в воде несколько линей, нанизал по длине на ивовые прутья, натер солью, обернул в два‑три слоя лопухом каждую низку и, толстым концом воткнув пруты в землю, придвинул изготовленные «куклы» к пламени.

– Потом чай допьешь, амазонка. Сейчас перекусим, чем Бог послал. Я тебе на время обувь сделаю, потому что босиком ты уже больше ходить не сможешь по болоту и сучкам, шишкам в лесу. А мои сапоги тебе не подойдут никак, – и он, усмехнувшись, показал на свои «болотники», – если только на две ноги сразу…

Надрезав и оборвав кору с ивы длинными лентами, быстро переплетая их между собой, одновременно поворачивая «куклы» на костре и подкладывая сырые ветки, если костер сильно разгорался, Николай сплел нечто похожее на лапти.

– Вот сейчас надо из чего‑то тебе онучи придумать, – призадумавшись, сказал он, поглядывая, что можно порвать: майку или оторвать колошины у своих трико.

– Вот, порви, – она протянула синюю мужскую рубашку, которая лежала невдалеке в траве.

– А чья это рубашка?

– Неважно. – Глаза ее стали строгими и даже злыми. – Рви и не жалей.

Спохватившись, что перешла на «ты», опустила глаза, задумалась, загрустила.

Сообразив, что этот разговор ей неприятен, Николай быстро разорвал рубашку, сделал оборки из рукавов, что‑то наподобие носков, завернув и прикрепив пуговицами края.

– Ну, вот тебе лапти, амазонка. Иди сюда, будем примерять и крепить.

Наташа послушно подошла, села на предварительно разложенный пустой рюкзак, закатала брючину камуфляжа выше коленки и протянула ему ногу. Крякнув от смущения, он взял в ладони и стал рассматривать исколотую, исцарапанную и распухшую ногу.

– Подожди немного, – достал завернутый в газету кусочек сала, разрезал его ломтиками, растер у себя между ладонями и жирными руками стал растирать ей ступню, розовые пальчики, голень. Дойдя до колена, отдал ей в руки еще один кусочек:

– Бери и растирай сама там, где болит и исцарапано, искусано. Потом легче будет, а пока терпи.

Она послушно исполнила его указание, потом также они поступили со второй ногой. Натянув ей не ноги «носки», намотав поверх еще слой в виде портянки, Николай ловко обул ее в «болотоходы», закрепил лыковыми бечевками и еще раз, поверх, тряпочными оборками.

– Встань, пройдись. Как?

Она встала и скривилась, закусив губу.

– Больно, ой, как больно.

– Что болит, Наташа, где?

– Все ноги, как будто в колючей проволоке: и колет, и щиплет, и режет, и горит огнем.

– Ну ладно, не очень‑то! Я тебя все равно не понесу, а до свадьбы заживет. Правда, хромоту уже не вылечишь!

– Какую хромоту? – насторожилась девушка.

– А ты что, не видишь, что ты хромаешь на обе ноги?

– Где это я хромаю! – она выпрямилась, попрыгала на месте на двух ногах, а потом на каждой поочередно.

– Ха, а говорила, что ножки болят. Видишь, как быстро все прошло. Садись, будем перекусывать, и больше не ной.

Листья лопухов, которыми поверх травы была обвязана рыба, уже обуглились снаружи, и сквозь разломы и трещины листьев показывалась кипящая пена, разносящая в воздухе аромат жареной рыбы. Еще немного подержав куклы над жаром, Николай снял их, быстро освободив от остатков травы и листьев. Нанизанная на палочки рыба, а это были лини, ароматно «дымилась». Николай подбросил олешника с листьями в костер – листья мгновенно скрутились, и серый дым повалил клубами, уносимый легким ветерком от ручья. Потом стали пробиваться язычки пламени – и дым вспыхнул. Опять набросав веток с листьями, Николай в горячем дыму стал прокапчивать линей и, не снимая с палочек, готовых, с корочкой от углей и запахом дыма, стал укладывать на газету.

– Вот наш с тобой обед, Наташка. Попробуй, может, понравится. Я‑то уже давно так рыбу не жарил, но, думаю, это будет съедобно.

Порезал хлеб, добавил в ее стаканчик чаю из термоса, не глядя на нее, первым стал отламывать испекшиеся кусочки линя прямо со шкуркой и, поддерживая хлебной горбушкой, отправлять себе в рот. Молча они доели все, что было «на столе». Выпив свой чай, Наташа сама налила ему остатки из термоса и скромно подала. Молча же опять, что‑то буркнув, вроде «спасибо», Коля со смаком выпил чай, закрыл термос, бросил его возле целлофанового мешка с рыбой. И тут взгляд его остановился на фотоаппарате. «Вот бы с такой девчонкой сфоткаться и показать друзьям. А еще если бы в обнимку», – подумал он и взглянул на Наташу. Она уловила этот взгляд, улыбнулась:

– Давай сфотографируемся с тобой, Коля. А ты мне потом фотографию подаришь, и я ее буду всем показывать и хвалить тебя. А можно я скажу, что ты мой друг, ну, понимаешь, мой парень, – она прямо и открыто посмотрела на него своими голубыми глазами.

Сконфузившись от того, что она угадала его мысли и, сделав вид, что делает ей одолжение, Николай встал, отмерял пять шагов от костра, зажал фотоаппарат «Зоркий‑4» между рогатками ивы. Долго прицеливался на костер, взвел пружину автосъемки, попросил Наташу пересесть немного в сторону, нажал кнопку, подбежав к ней и присев на корточки, в нерешительности положил руку ей на плечо. Она взглянула на него, подвинулась поближе и улыбнулась. Тут щелкнул затвор, и замер рычаг автосъемки. А они, обнявшись, еще некоторое время сидели и молча смотрели в объектив фотоаппарата.

– Коля, я моргнула от дыма. Давай еще раз. А?