Волчий сон
Стоя в конце коридора у торцевого окна, Николай не оборачивался, курил и смотрел в окно: в лес, в болото, в уходящую ночь. Он уже точно знал по шагам и по голосам, кто ходит, кто рамсит–спорит. Он знал, кто поставил на мадридский «Реал» и сегодня проиграл блок «Кента». Он узнал здесь почти все и про всех за это время. Такова жизнь в лагере: ничего не утаишь, ничего не спрячешь ни от глаз дружбанов, ни от глаз смотрящего, ни от ушей стукачей, ни от нюха оперов. Вчера еще двоих из «босоты[1]» «окрестил» хозяин на пятнадцать суток в кичу[2] за мобильный телефон. Двое мужиков‑семейников[3] подрались, по их обоюдному мнению из‑за того, что один другого нагло объел и обманул. Предстоит у блатных еще выяснение, за что лица друг другу били: по беспределу или по делу. Сходил было в кубрик – душно. Окна давно уже открыты. В некоторых кубриках‑секциях, чтобы не спорить и не ругаться с дедами‑пересидками из‑за открытия или закрытия окон, вообще сняли рамы, лишь только сошел снег, но все равно в кубрике такой шмон‑духан от носков, одежды, а главное, от вчерашнего гороха на ужин, что аж режет глаза, не только обоняние. Храп в первом углу несусветный. Шконари – железные койки с пружинными железными панцирными сетками – стоят в три этажа, яруса. Проходы между шконарями – всего на ширину плеч. По подъему шесть человек в одном «ходке» – пространстве между шконарями – не вмещаются: кто‑то одевается на продоле, кто‑то прямо на шконаре натягивает одежду, а обувается, уже спустившись. Серые, замусоленные тумбочки, разных размеров и конструкций, одна на два‑три человека, нагромождены, где одна на одну, а где и в три яруса. Кое‑где и ходки шире, и тумбочки самодельные, ширпотребовские больше размером, даже с резьбой по дереву, зеркалом, полочкой для книг, фотографиями и иконками. Одежда, развешенная на железных крюках по спинкам шконарей, надежно прячет обитателей этих лежбищ от света «луны» – ночной лампочки, установленной под решеткой над входной дверью. По узкому коридору между двумя рядами шконарей разостлан потертый и местами прошитый проволокой линолеум. Коридорчик упирается в красивый столик, на котором светится люминесцентным светом 150‑ти литровый аквариум. Это гордость, утеха и хобби Николая. Там в углу, рядом с аквариумом, стоит его шконарь, его и его дружбанов «ходок». Но нары там не в три яруса, а в два, так что «пальмы[4]» там нет. Эти кровати поступили этой осенью из другой, цивилизованной, зоны, которую расформировали. Кто успел схватить за две‑три пачки «верблюда» такую кровать, втихаря поставили себе, а трёхъярусную, с пальмой, выбросили. Так что поставленный перед свершившимся фактом начальник отряда утром лишь поорал, что отправит нарушителей ПВР в ШИЗО, да и успокоился. Так в кубрике появилось два «двухэтажных» шконаря, и стоят они уже вот скоро полгода. Рыбки знают, что на улице ночь. Залегли: кто на дно среди морских камешков, привезенных неизвестно кем и когда, кто в заросли искусственной травы, кто в огромной раковине. Только вечно угрюмые мраморные гурами, шевеля длинными усами‑щупальцами, висят в воде, неподвижно уставившись сонными глазами в пустоту. Взяв из большой нестандартной тумбочки «под мрамор» (подарок Володи Белого) пачку красного «Минска», Николай вернулся к окну. «Движ» по продолу продолжился и, не обращая ни на кого внимания, Николай прикурил очередную сигарету, задумался. «А ничего, – отосплюсь сегодня после обеда». Он уже приучил себя к тому, что с часу дня и до четырех – у него «тихий час». Никто его уже не трогал, не будил. Даже контролеры делали вид, что не видят нагло спящего под одеялом ЗК среди белого дня…
[1] Босота – категория осужденных, отрицающих закон и пропагандирующих воровские традиции.
[2] Кича – штрафной изолятор (ШИЗО) для временной изоляции в качестве наказания провинившихся осужденных.
[3] Семейники – осужденные, которые держатся вместе, в т.ч. делятся продуктами и т. д.
[4] Пальма – третий или просто более высокий ярус металлических кроватей в бараке.
