Волчий сон
Кажется, давным‑давно поднялся он в этот лагерь. Кажется, вечно здесь и живет. Вспомнилось: в тюрьме, в своей 31 хате «викингов», то есть арестантов в возрасте, он был смотрящим по решению, принятому без обсуждения. Смотрящий за тюрьмой Абдула в маляве[1] написал коротко: «С Богом, охотник. Держи порядок по‑людски, не забывай об общем. Витя». Так и держал, так и смотрел. А смотреть было зачем и было за чем. Было и смешное, было и грустное, было и гадское, и сучье – за всем нужен глаз да глаз. Дороги, малявы, грузы, общее «колхозное», торбы, дни рождения, проводы, встречи – все это по чину и по понятиям должно строго соблюдаться, и за всем должен смотреть был он, да и в случае чего отвечать тоже ему. А спрос здесь один, если уж пришло время «спросить», а не «поинтересоваться», значит, плохи совсем уж дела у того, у кого спрашивают. Да и стукачи тут же доносят операм о том, кто смотрит в хате, а это уже «организация преступной группы», «руководство преступной деятельностью» да еще сколько угодно формулировок якобы незаконной и антиобщественной, противоправной деятельности. Сами‑то менты не могут разрулить логично и бесспорно некоторых ситуаций. Вот – воришка, жулик, только что «спрыгнувший[2]», переночевал на чужой даче и захватил с собой из холодильника хавки да пару бутылок коньяка дорогого. Положил это все в импортный баул, а чтоб удобнее было перед хозяевами – ведь «вор» – к продуктам приложил в большой баул еще пару картин да телевизор «кубик» А дойти – дошел до ближайшей остановки, где его и повязали. «Заехал» он в хату… Ни родственников (все давно уже от него открестились, отказались), ни друзей. А курить‑варить, мыльно‑брильное – где взять? Отобрать у соседа, если тот слабей, нельзя. Украсть у друга – тем более. Писать некуда. Милиция даст? Нет. А могут ли они дать? Вот и есть для этого общак: кто, сколько может дать от себя, причем, без принуждения – все в одну торбу. И лежит эта общая торба, и пополняется, и расходуется периодически. Наступил в хате кризис с куревом, опустело общее, нет «грева[3]» ни у кого – пиши «маляву», проси. Просящему дается. И вот пошли по веревочным дорожкам вместе с малявами и грузы: сигареты, чаек. Переживем «голяк», сами разбогатеем – другим отошлем. Так идет жизнь в тюрьме. Ломают ее, безжалостно пресекают ее режимники[4], контролеры, опера. Но десятилетиями сложившаяся практика и арестантских отношений, и чисто человеческих отношений в тюрьме не может быть уничтожена никакими оперативно‑режимными мероприятиями, иногда не поддающимся никакой логике. Вот, например, как арестанту без курева и чая, да и порой без других необходимых для жизни вещей – носков, мыла, порошка? Менты не могут дать – запрещено, да и не раскрутятся они на свои копейки для зэков. Дадут другие арестанты. Но как? Опять приходится придумывать арестантам возможные ходы, вплоть до канализационных труб, водопроводов, сплетенных из ниток носков и свитеров веревок, протянутых вдоль стен между камерами, да и других путей. И все это на плечах смотрящего, а он, «организатор преступной незаконной деятельности», рискует заработать дополнительную статью за злостные нарушения и отбывать часть срока в «крытке» – еще более строгой тюрьме. Но и там тоже есть и дороги, и глаза, и уши. Это сложная тюремная жизнь, о ней не стоит много распространяться, а уж если интересно – все просто: нужно через это пройти. Если получится, если выдержат нервы, если выдержит здоровье, если не подведут друзья, если не «поедет крыша», если не влезешь в косяк‑косячище, если, если… Таких «если» – на каждом шагу, все нужно предвидеть, так как всего невозможно знать и всему невозможно научиться. Вся наша жизнь – это опыт, а тюремная жизнь – опыт с ответом. Здесь, уже в лагере, Николай не смотрящий. Он не блатной, он – бригадир, мужик. Но мужик правильный, поддерживающий порядок на основе, в том числе, и воровских традиций. Да и статья за убийство, двое трупов – это не каждому дано. Срок, можно сказать, до конца жизни – в 20 лет. Не каждому охота влезать в душу к нему и тем более попасть в болевую точку. Терять ему больше нечего, хоть и живет он сам по себе, своей жизнью, жизнью волка‑одиночки, бирюка. Но свой авторитет есть: блатные его уважают, мужики дружат, нечисти боятся. Конечно, не все так гладко. Есть и завистники, есть и прямые, и скрытые враги. Но так оно и на воле. Только там есть возможность у любого человека спрятать свои чувства и замаскировать самого себя. Здесь такой возможности нет: ты полностью открыт, и недаром здесь говорят: «Будь тем, кем был на воле, кем жил…». Это тоже философия зоны. Кем бы ты себя не маскировал – рано или поздно ты станешь тем, кем был. Так устроен человек: не сможешь ты здесь играть рол долго – слишком тесно здесь. Да и почти все здесь «артисты» – каждый своего театра. Так что быстро раскусят, и хорошо, если нет серьезных грехов, а то выяснения здесь совсем не те, что в суде, в обществе: здесь все справедливо и ошибок в «приговоре» не бывает.
Стоя у окна, Николай обнаружил, что на востоке небо посветлело. Соловьи, приутихшие было, вновь защелкали, запели, заиграли веселую песнь своей любви. Опять протянул вальдшнеп… Наступило утро, рассвет и нужно было хоть немного пойти покемарить до подъема.
* * *
[1] Малява – тайная записка
[2] Спрыгнувший – освободившийся из м. л. с. осужденный.
[3] Грев – посылка или передача со свободы
[4] Режимники – сотрудники режимной службы ИК
