Возлюби врага своего

Наше победоносное продвижение на Восток, было стремительным. Это был настоящий и молниеносный удар кинжалом, который предрекал нам легкую победу над сталинской Россией. Я и мои боевые товарищи искренне верили, что уже совсем скоро, и мы войдем в их столицу. Нам казалось, что война будет победоносно окончена парадом на Красной площади, как нам обещал великий Адольф Гитлер, и мы потомки древних ариев, пройдем строевым шагом под стенами большевистского Кремля.

Мы не знали, что вступив в Россию, наши мучения и неприятности только начинаются. И они не заставили себя ждать. Они пришли к нам зимой сорок первого года. Не привычные к ядреным русским морозам, для нас европейцев, эта зима оказалась настоящим адом. Еще вечером, наши танки стояли в грязи, а уже утром они настолько вмерзли в русскую глину, что их приходилось вырубать топорами и кирками, чтобы идти дальше.

Я никогда не смогу забыть этот жуткий холод, который стремительно пришел к нам с Севера. Он проникал в блиндажи, забирался под суконные шинели, и превращал нас в мороженое мясо. Оружейная сталь прилипала к рукам. Если ты потерял перчатки – ты мог считать себя трупом. Через три дня пальцы синели, покрывались водяными пузырями, а потом отваливались сами по себе, и ты к своему удивлению не чувствовал никакой боли. Да, ты не чувствовал боли – ты впадал в предсмертный ступор. Ты не мог осознать, что такого происходит с тобой. Если тебя не успели эвакуировать в полевой лазарет, через несколько дней ты превращался в ходячий труп. Гангрена пожирала твои конечности, и ты уже не в силах был остановить процесс гниения всего тела.

Вот в таком кромешном аду, в условиях двухмесячной блокады мы столкнулись с несгибаемой силой и духом русского солдата, который мечтал уничтожить нас.

Основные силы группы армий «Центр», которые рвались к Москве, в декабре были отброшены от столицы. До самой весны мы оказались запертыми четвертой и третьей ударными армиями от Ржева до Великих Лук. Тогда нам казалось, победа близка, и мы уже видели красные звезды на кремлевских башнях. Но русские, собрав несметные силы, отбросили нас от захваченных рубежей на десятки и сотни километров по всей линии фронта. Нашей восемьдесят третьей дивизии, под командованием генерала Александра фон Зюлова «повезло» наступать на фланге, между группой армий «Центр» и группой армий «Север». Пехотный полк, в котором мне довелось служить, расквартировался в кирпичных подвалах древних русских церквей и в купеческих домах одного из провинциальных городов, который русские называли Велиж.

Не пройдет и двух месяцев, и берлинские военные «писаки», окрестят этот город «мертвым». Они придадут ему статус непобедимой крепости. Вот такая роковая случайность спасла наш двести пятьдесят седьмой пехотный полк восемьдесят третьей дивизии от полного уничтожения.

Когда летом сорок первого года мы вошли в город, мы не успели даже обустроиться. Мышеловка захлопнулась. Большевики силами дивизии, ловко обложили нас со всех сторон, подтянув силы четвертой армии. Выбив наши силы с окраин, русские основательно заблокировали нас внутри города. Велиж задолго до событий на Волге, превратился в маленький «Сталинград» на Западной Двине.

Три месяца блокады для меня и моих боевых товарищей стали настоящим испытанием стойкости и доблести германского духа. С того момента, как мы встретили рождество и до самой середины апреля сорок второго года, большевикам удалось обрезать нам все связи с внешним миром.

Будучи запертыми в подвалы блиндажи и окопы мы продолжали слепо верить в тот счастливый момент, когда нам на помощь придут свежие силы и помогут нам разорвать эту чертову блокаду. Несмотря на потери, которые ежедневно несли подразделения дивизии, мы продолжали яростно сопротивляться.

Всю зиму большевистская артиллерия обстреливала и бомбила блокированный город, планомерно превращая его в выжженное поле.

Внезапно колесо фортуны изменило мою солдатскую судьбу, которая явилась на пост в образе нашей «батарейной мамаши».

Обер – фельдфебель Краузе появился на боевом посту, словно привидение. Сжавшись от холода я растеряно смотрел на него, и ничего не мог произнести, как этого требовал формуляр караульной службы. Мои зубы отбивали чечетку, и я не в состоянии был вымолвить даже слово.

– Стоять! Буду стрелять! Пароль, – процедил я.

– Ты Крис, совсем спятил, – спросил обер‑фельдфебель. – Вена – дерьмо собачье…

– Опал, – таков был отзыв.

В морозном мареве, я не сразу узнал нашего обер – фельдфебеля Вальтера Краузе. Нам всюду мерещились большевики. Поэтому у моего страха были просто огромные глаза.

– Опусти пушку, засранец! Ты что совсем студент чокнулся!? Я пришел снять тебя с караула…

– В чем дело господин обер‑фельдфебель, я в чем‑то провинился…

– Вестовой, только что доставил приказ командира дивизии. Тебя Петерсен, переводят в разведывательное подразделение. Обер‑лейтенант Крамер ходатайствовал о твоем переводе. Тебе предстоит занять место одного ублюдка, который, умудрился пропасть в этой дыре без вести. Скорее всего его украли «иваны»…

Краузе, подышал на руки, чтобы немного их согреть и достал из внутреннего кармана казенный лист бумаги, чтобы уведомить меня, что это не его прихоть.

– Вот читай – мне приказано немедленно доставить тебя в штаб!

– Я могу оставить пост, – спросил я, испытывая необычайное чувство облегчения.

– Этот засранец Лемке, через пять минут сменить тебя. Я дал команду и он уже собирается, – сказал Краузе. ‑Мне пришлось вытаскивать его из‑под одеяла, чтобы объявить приказ на службу.

Пока я общался с Краузе, Карл  выполз из подвала. Он был сонный и весьма раздраженный. Его конечно можно было понять: кому было интересно торчать в карауле в тридцатиградусный мороз. Даже несмотря на овчинный тулуп, который носил караульный, мороз пробирал до самых костей и нам приходилось обматывать себя газетами, чтобы хоть как‑то сохранить тепло. Бывает обидно, когда ты несешь службу, а твои боевые камрады сидят вокруг теплой печки, пьют французское вино, играют в карты и набивают брюхо жареным картофелем. От этого становится грустно и зябко.

Краузе достал табак и закурил трубку. Он сделал пару глубоких затяжек и сказал:

– Дай‑ка мне сынок, глянуть, что у тебя там, – сказал он указывая мундштуком на карабин. – Предъяви оружие к осмотру! Не обижайся парень, но я не хочу, чтобы ты случайно прострелил мне окорок.

Я передернул затвор. Удалив патрон, я показал ему, разряженный карабин, от чего Вальтер облегченно вздохнул.

Обер–фельдфебель боялся, что я могу случайно выстрелить ему в спину, когда мы будем ползти по окопам и подвалам. Таких случаев в вермахте было довольно много, и эти потери не списывались на большевиков, а висели грузом на семье погибшего.

В этот миг, на посту появился заспанный Лемке. Он увидел меня и стал канючить, словно пожилой мюнхенский угольщик, который болел артритом, но ради благополучия семьи продолжал таскать тяжелые мешки с углем.

– Черт, бы тебя побрал, Петерсен! Ты, что сваливаешь под крылышко командира дивизии, – спросил он завидуя.

– Такова воля нашего господа, – сказал я переводя разговор в другую плоскость.

– А ты будешь забирать свой паек, или разрешишь камрадам его слопать, – спросил Лемке, заискивающе глядя мне в глаза.