Возлюби врага своего
– Вот и я не ведаю, – ответил Краузе, вздыхая. Здесь сокрыта какая‑то тайна…
– Возможно, – ответил я.
– Может, этот перевод связан с твоей профессией? До призыва ты, где жил? Откуда родом, из каких мест?
– Из Тюрингии, из Ордруфа!
– Из Тюрингии!? Странно! Слушай, а какого черта, ты, затесался в нашу дивизию? Мы ведь все Гамбургского призыва.
– Это господин обер‑фельдфебель чистая случайность. Я бы сказал‑ банальная случайность! Я ведь уходил на фронт из Дессау. В то время я учился на художника. Мне пришлось на время уехать из дома, чтобы поступить на учебу. А после призыва, меня сразу направили в учебный батальон, который был сформирован из студентов. После учебного батальона, я очутился в Целле, на учебном центре. А уже оттуда был направлен на службу в восемьдесят третью дивизию.
– Эх, Тюрингия! Тюрингия – это сила! К сожалению, я ни разу не бывал в ваших краях, но слышал, что у вас чертовски красивые места, – сказал Краузе. Он глубоко вздохнул. –Ты Крис, дурак, что поперся на фронт. Сидел бы в своем Дессау, и лучше малевал бы рождественские картинки. А по вечерам ходил бы в гасштетт, или синематограф и щупал бы медхен за ягодицы.
– Я доброволец…
– Ну, и дурак, – ответил Краузе. – Черт, бы побрал, эти советы с их морозами и нашего фюрера, который думает, как за наш с тобой счет навалить Сталину огромную кучу! Мы уже второй месяц сидим в этой дыре, вместо того, чтобы идти вперед. Мне надоело! Надоело сидеть в этом каменном мешке в трехстах километрах от русской столицы и ждать, когда большевики доберутся до наших задниц и повесят нас всех за яйца.
– А вы господин обер‑фельдфебель, где до войны жили…
– У меня в Гамбурге остались жена и дочь, –угрюмо сказал Краузе. –Хочешь, сынок, я покажу тебе фотографии?
Он достал из внутреннего кармана портмоне и протянул мне пожелтевшую карточку.
– Ты Петерсен, даже не представить себе не можешь, я в вермахте служу с тридцать девятого года. С того самого дня, как сформировали нашу дивизию. Целых три года, оторванных от цивильной жизни. Целых три года, засунутых в глубокую задницу! Теперь по воле наших генералов, мы должны вместо теплой Франции, сидеть здесь на краю света и ждать, когда «иваны» заморят нас как крыс.
– Я бы тоже так сделал, – сказал я. ‑Ведь не большевики пришли к нам, господин обер‑фельдфебель, а мы на радость фюреру к ним приперлись.
– Кто будет спрашивать этих дикарей! Скоро Гитлер подбросит нам пару дивизий ваффен СС, и вы молодые, сильные парни пойдете дальше – до самого Урала.
– До Урала? А вы? – спросил я.
– А я останусь здесь! Мне сорок два года, а я уже дряхлый старик с простуженными легкими и отмороженными пальцами. А что будет дальше? Возможно я даже не переживу эту зиму.
После слов сказанных «батарейной мамашей», я словно отключился и уже не слышал того, что говорил мне Краузе. Я заворожено смотрел на его семейную фотографию и думал о своем доме – о том сказочном месте, где мне довелось родиться девятнадцать лет назад. С фотографии обер‑фельдфебеля на меня смотрели счастливые лица. В тот самый миг в моей голове возник образ Габриелы.
Габи – так я звал соседскую девчонку. Ей было лет шестнадцать. Она явно была в меня влюблена и даже обещала ждать с фронта. Ощущение того, что ты кому–то нужен, согревало в эти лютые морозы лучше всякого большевистского «вшивника», которые мы находили в разбитых войной домах и надевали под низ униформы. Это был настоящий рай для «партизан», как мы называли бельевых вшей. Они плодились с такой скоростью, что не было никаких средств побороть их, кроме прожарки в русской бане.
– Классные, и чертовски собой хороши…
– Еще бы, ‑с гордостью ответил Краузе.– Ты студент, не поверишь, –но моя Марта, была в молодости настоящей королевой. Она бельгийка. Жаль, что тебя переводят в разведку. Так бы я тебе заказал нарисовать её портрет. Я даже могу заплатить тебе десять или даже пятнадцать марок.
– Пятнадцать марок, – удивился я.
– Да, двенадцать марок, я бы дал! – стал торговаться Краузе. – А что тебя удивляет?
– Двенадцать марок и банка колбасного фарша. Я готов нарисовать портрет. Если меня не убьют то мне деньги пригодятся. Может быть, когда‑ нибудь я поеду в отпуск.
– А ты Кристиан, славный малый! Если бы тебя не перевели, я думаю, мы бы с тобой вполне поладили. После того как нас отсюда вытащат, у нас будет возможность отметить нашу фронтовую дружбу. Мы обязательно скрепим её бутылочкой доброго шнапса…
– Я готов…
– Так и быть, бери фото, да смотри сукин сын – не потеряй! Это единственное, что у меня осталось из воспоминаний о счастливых мирных днях.
Опасения Вальтера Краузе мне были понятны. У каждого из нас были личные тайны или даже вещи, которые служили «детонаторами» наших ностальгических настроений. Они были дороги и представлялись нам семейными реликвиями.
Я спрятал фотокарточку в жестяную коробку от леденцов со странным названием «Монпансье», которую нашел её в одном из разбитых домов. В ней я хранил всё: карандаши акварель и небольшие рисунки, которые умудрялся делать в минуты фронтового затишья. Это был мой маленький сейф, в который я прятал свой мир – мир без войны, без всего этого безумия. Это был мой «несгораемый шкаф», который хранил все мои ценности и память о днях, которые мне довелось прожить.
Вальтер Краузе не знал, да и не мог знать наперед, что через два года в июне сорок третьего, его семья погибнет под руинами собственного дома. Война придет и в наш дом. Английская многофунтовая бомба, разнесет родовое гнездо Вальтера Краузе до самого фундамента, оставив после себя глубокую воронку. Там, под грудой кирпича, она навсегда похоронит его жену, дочь и еще семнадцать человек, мирно почивавших в своих постелях. Обер–фельдфебель, никогда не узнает об этом. Вальтер погибнет ровно через месяц, во время прорыва блокады. Его мгновенно убьет раскаленный осколок русской мины. Рваный кусок железа, пробьет его голову насквозь вместе со шлемом. Мозги, словно желток из яйца вытекут через дыру на дно промерзшего окопа. На этом история его семьи, как и тысяч немецких семей будет навсегда прервана.
– А у тебя сынок, есть фроляйн? Ну, такая блудливая подружка, с которой ты в детстве играл в «доктора»?
В шутку за привычку все знать, все видеть и влезать во все дела нашей батареи, мы называли фельдфебеля –«длинный носом». Это было его хобби. Он хотел знать о своих подопечных всё – вплоть до постельных сцен.
– Нет! Я ведь еще молод. Пока не имею желания вешать на себя этот хомут. Если вдруг меня не убьют то я обязательно женюсь, но только это будет потом. После нашей победы. Не хочу, чтобы моя фрау, сходила с ума. Мой отец умер задолго до войны – от воспаления легких. Кроме матери у меня нет никого. Хотя есть соседка. Её звать Габриела, – восторженно вспомнил я эту смешную девчонку с пшеничными косами и конопушками на её лице.
