Возлюби врага своего

– Габриела? Габи!? – переспросил удивленно Краузе, – А ты засранец, говорил, что у тебя никого нет. Эх, студент – признайся честно, ты лжёшь старику Краузе?

– Габи, господин обер‑фельдфебель, это просто соседка! Да, она молода, хотя и не дурна собой. Когда я уходил на фронт, ей исполнилось всего шестнадцать лет.

– Уже шестнадцать лет? Крис – ты глупец! Это именно тот возраст, который делает из фроляйн настоящую фрау. В этом возрасте их мокрые дырочки, которые мы так любим, покрываются нежными волосками. Они все не прочь испробовать, что такое любовь и с чем её кушают. Ты напоследок хоть «вдул» ей, или до сих пор мастурбируешь?

Слово «вдул» вызвало у меня внутренний смех.

– Нет – не «вдул» – не догадался, –сказал я, стараясь не засмеяться. Но это у меня не получилось, и я как назло, залился веселым смехом.

– Что ты ржешь – придурок! «Вдуть» – «вдуть», это самое первое дело, что должен сделать мужчина с женщиной. Если «вдул» – значит, ты её любишь, а не «вдул», так цена тебе, как самцу один пфенниг. Ты лучше скажи, что она тебе не дала, – засмеялся Краузе. –Это не беда Крис! Эти маленькие шлюшки очень быстро растут. Ты даже не успеешь моргнуть, как она во время ближайшего отпуска затащит тебя в постель. Вот тогда, ты «вдуешь» ей по самые яйца, – сказал Вальтер Краузе, и заржал, как батарейный мерин по кличке «Сталин».

– Я думаю, господи обер‑фельдфебель, что этого не будет. Меня убьют, а Габриела найдет, себе какого–нибудь подстреленного офицеришку, и нарожает ему маленьких киндеров. А когда эти сорванцы вырастут, они будут кататься на моем велосипеде, который украдут из сарая.

В этот миг я вспомнил дом. Вспомнил сарай, где я впервые рисовал Габи совсем голую. Смешная симпатичная девчонка с рыжими волосками, которые совсем недавно появились на её девственной природе. Было смешно, но я купил её тело за всего за одну плитку швейцарского шоколада. Было это всего полгода назад. Я не знал, что окажусь здесь на восточном фронте. Ведь тогда я вполне мог уговорить её стать моей. Наверное, надо было ей «вдуть», как говорит Краузе. Вдуть – это, чтобы хоть иметь представление о том, что это такое. Я почему–то не думал, что мне придется идти на войну. А судьба, как всегда распорядилась по–своему. Теперь я здесь в России, в холодном окопе, а она там в Тюрингии.

– Думает пусть наш фюрер! –сказал Краузе. –Наша задача Крис, выжить, чтобы вернуться домой и отдать долг всем немецким фрау, которые к тому времени станут вдовами. На нас с тобой будет лежать печать ответственности за их оплодотворение.

– Нам господин обер‑фельдфебель, будет не до немецких фрау. Лемке сказал, что поступил приказ прорвать эту чертову блокаду.

– Твой Лемке, собачье дерьмо. Ты больше его слушай. Он каждому вешает на уши спагетти, как говорят русские. А без поддержки – эти русские парни сделают из нас настоящий колбасный фарш и упакуют его в спичечные коробки – сказал обер‑фельдфебель, натягивая перчатки. –Ну, что – ты готов?

– Так точно господин обер‑фельдфебель, – готов уже целых полчаса!

– Ну, так давай, иди, попрощайся с камрадами. Уже вечер, а нам тащиться, через передовую, будь она проклята, – сказал Краузе.

Я попрощался со своими друзьями. Взяв ранец и фанерный чемодан, я вышел на улицу следом за Краузе.

– Черт, черт, черт какой холод! Не хочется ползти к этому Крамеру. Но приказ, есть приказ. Старина Зюлов, ждет тебя, как второе пришествие Иисуса Христа.

Я шел следом за ним, стараясь не отставать, и постоянно пригибал голову, чтобы не светиться на фоне снега, перед прицелом русских снайперов, которых, как нам казалось, было столько, что они не давали нам свободно передвигаться.

В нашем районе пока было тихо. Где–то за рекой на западной стороне, где окапались большевики, слышался лай собак. До русских позиций через реку было около двухсот метров. На каждое движение на нашей стороне, на каждый звук, эти вольные стрелки открывали прицельный огонь, как бы соревнуясь в количестве подстреленных целей.

В дни зимней блокады передвигаться по городу было опасно. Иногда разведка «иванов» оказывалась там, где быть её не должно. Не смотря, на морозы и линию фронта, проходившую по льду реки, они каким–то образом, словно скользкие черви просачивались сквозь нашу оборону. Их полковая разведка хозяйничала в наших тылах, как у себя дома. Русские иногда умудрялись, устраивать среди наших блиндажей дьявольский шабаш, наводя смертельный ужас на перепуганных камрадов.

– Студент, ради Бога, только не высовывай башку –дерьмо собачье, – выругался обер‑фельдфебель. – Мамаша Кристина утонет в слезах, когда узнает, что русские просверлили тебе череп для вентиляции мозга.

– Я знаю…

– Мне насрать, знаешь ты или нет… Я обязан тебе об этом напомнить…

Траншея линии обороны шла в полный профиль, прямо по самому берегу широкой реки. Она проходила так, что можно было продвигаться сквозь подвалы домов. От церкви святого «Николая», где квартировал мой расчет, до церкви святого «Илии», где находился штаб командира, было не более пятисот метров. Преодолеть этот участок по берегу было практически невозможно. Он был пристрелян целыми отделениями стрелков. Сегодня на западной стороне было тихо. Иваны, прибитые морозами, сидели в своих блиндажах и окопах, и пели песни под русскую гармошку. Иногда ветер доносил вместе с лаем собак эти звуки, а они почему–то навивали на нас жуткую тоску и чувство какой–то безысходности.

Вдруг на Севере города в километре за церковью святого «Илии», заработал станковый пулемет. За ним последовала минометная канонада. Все северное пространство окраины, очередной раз закипело огнем.

– Черт! Иваны! Они опять лезут на наши пулеметы! Сдается мне, что русские таким образом греются, – сказал Краузе и как‑то обреченно засмеялся. Обычно так смеётся человек, глядя в глаза смерти.

Вечером от новых боевых товарищей из разведки я узнал, что большевики вновь производили разведку боем. Это подтверждало предположение, что в ближайшее время можно было ожидать наступления русских.

– Ну, вот и пришли, – сказал Краузе, отряхивая свою шинель от кирпичной пыли. ‑Это их нора…

– Стоять, –послышался голос часового. – Куда прешь –пароль?

– Вена, – сказал Краузе. – У меня приказ генерала Зюлова. Этот парень, теперь будет служить в вашем подразделении –сказал обер–фельдфебель, показывая бумагу.

– Ну, тогда проходи, –ответил постовой. Он кивком головы указал на дверь, которая для сохранения тепла была оббита старым большевистским ватным одеялом.

Краузе спустился в подвал. В какой–то миг в нос ударил запах жареного мяса и затхлой от влаги амуниции. На ощупь, мы вошли в просторное помещение.

– Я доложу Крамеру о твоем прибытии, – сказал обер – фельдфебель.

От вкусных запахов в моем животе грянули литавры, и я почувствовал, как невыносимо, до исступления хочу есть.