Выдумщик

Я, конечно, догадывался, что иногда у мужчин и женщин что‑то выходит. Но так – кидаться за первой же и это ей предлагать?! Марамзин, как я чувствовал, никак не был утомлен или огорчен своим неудавшимся марш‑броском, их он, как я вскоре увидел, совершал по несколько сотен в день, всегда готовый к победе и ничуть не огорчаясь отказами. Без всякого перехода он с той же энергией заговорил о литературе, с упоением цитировал Андрея Платонова, о котором я раньше и не слыхал, но сразу же был сражен одними только названиями, которыми Володя сыпал, как горохом. «Сокровенный человек», «Усомнившийся Макар», «Впрок», «Ювенильное море», «Луговые мастера», «Река Потудань», «Джан». Володя цитировал огромные куски – я еле успевал их проглатывать, хотя прежде вроде неплохо все схватывал. Надо же, какими густыми бывают фразы и даже слова! При этом я совершенно не мог так стремительно и полностью, как Володя, отдаваться беседе, параллельно я отмечал, что навстречу нам попалось несколько неплохих студенток, а одна даже глянула на нас с интересом и улыбкой и вполне могла бы с нами пойти, в отличие от той пожилой полной женщины, который он абсолютно напрасно отдал столько огня. Но женщины его в тот момент не интересовали – к литературе он относился не менее, если не более, страстно. И самых очаровательных девушек равнодушно пропустил: не в ту минуту явились! Что не исключало, как вскоре понял я, что он, отключившись от литературы, тут же кинется за другой подвернувшейся женщиной. Он их настолько боготворил, что возраст, сложение, социальное положение, внешность не играли для него ровно никакой роли. В каком‑то смысле более благородного рыцаря я в своей практике не встречал.

Стремительно разговаривая и столь же стремительно двигаясь, мы перешли Карповку и вышли на Кировский проспект. Здесь, у столовой «Белые ночи», Володя вдруг резко затормозил. Мы разглядели интерьер через витрину, быстро вошли и сели за столик, где два других стула занимали морские курсанты, как оказалось, прежде незнакомые. Володя нервно стучал пальцами по столу, а я прислушался к разговору соседей… вдруг поймаю сюжет?

– Вот я – ни за что не хотел в морское училище, ругался с родителями, чтобы туда не идти! – заявил прыщавый курсант. – Все же заставили, пошел. Теперь глубоко страдаю.

– У меня все наоборот, – усмехнулся второй. – Я жутко хотел в училище. Родители были против. Но я настоял. Результат тот же самый, что и у тебя!

Сочувствуя друг другу, они помолчали. Я кинул вороватый взгляд на Володю. Услышал? Усёк? Украл? То же самое я прочел в злобноватом взгляде Марамзина. Мы с ним, как те два курсанта, учимся одному, об одном страдаем.

– Мы должны напиться! – хмуро и решительно сказал Марамзин.

– Что так?

– Надо! – отрубил он. – А то может не получиться!

О том, что «может не получиться», я боялся даже догадываться. Но «остаться на берегу» я не мог: существуют в жизни моменты, когда надо броситься со скалы, даже не зная зачем, – иначе всю жизнь будешь сожалеть о чем‑то непознанном.

Подошла равнодушная официантка. Оба курсанта сделали почти одинаковый заказ, ошеломивший меня: я вообще‑то выпивал раньше, но не знал, что бывает так.

– Двести грамм водки. Так? – первый курсант словно бы еще спрашивал у кого‑то согласия. – Так! – где‑то он находил подтверждение своим мыслям. – Две бутылки пива. Ликер мятный, двести. Сто грамм «Спотыкача». И бутылку клубничной настойки! – закончив заказ, он с облегчением откинулся и улыбнулся коллеге.

Второй заказал примерно то же, но уже более уверенно. Официантка записала это все абсолютно равнодушно. Чем же можно было ее удивить?

– Нам, каждому, – то же самое, что и им! – Марамзин указал пальцем на курсантов.

Видно, считал своим долгом быть со своим народом в трудную минуту. Курсанты на нас совершенно не реагировали, словно нас за столом и не было. Впрочем, и мы скоро перестали различать их, а потом и друг друга, а вскоре и самих себя.

Очнулся я почему‑то на Марсовом поле. Узнал пейзаж. Происходил ужасный бой, и мы с Марамзиным принимали в нем самое деятельное участие. Какие‑то крепкие, большие люди выталкивали нас из узкого подъезда в большое и светлое пространство, выталкивали так, что мы падали. Марамзин тут же пружинисто поднимался и радостно устремлялся туда, где нас уже привычно встречала плотная, мускулистая мужская плоть. Хоть бы женская была! При одном из штурмов нам удалось нанести несколько хлестких ударов по врагу и получить в ответ удары просто‑таки сокрушительные. Потом нам заломили руки и снова выкинули с крыльца. Некоторое время мы отдыхали на траве, и Марамзин снова поднялся. Я шел за ним, челюсти ныли в ожидании новых ударов. «Вот, оказывается, какой он, путь в большую литературу! Кто бы мог этого ожидать?» И – новая яростная стычка. При этом, что интересно, часть мыслей текла спокойно и ровно, как освещенные закатным солнцем кучевые облака, которые я с умилением наблюдал при очередном нашем отдыхе.

– Куда же мы все‑таки так рвемся? – проплыла неторопливая мысль.

Видимо, под воздействием побоев я начал постепенно трезветь.

Реальность удалось восстановить значительно позже и далеко не полностью. Оказалось, мы рвались так яростно вовсе не на литературный олимп, а в торфяной техникум, который располагался возле Ленэнерго, в роскошных казармах Павловского полка, построенных гением классицизма Стасовым. Видимо, следуя с Петроградской, мы пересекли Кировский, в прошлом и будущем Троицкий, мост. И шли через Марсово поле, тогда площадь Жертв Революции, где чуть сами не «пали жертвою». Володя, чья чувственность была необыкновенно обострена, сумел сквозь толстые стены учуять в торфяном техникуме танцы и ринулся туда. Неясно, почему эти танцы были под столь могучей охраной дружинников? Почему наши скромные планы встретили столь богатырское сопротивление? Это неважно. Это, как говорится, внутреннее дело торфяного техникума. Главное – я осознал масштаб личности моего нового друга, который в своих устремлениях не желал знать никаких преград! Вот надо «делать жизнь с кого»! Такие и совершали революции. Правда, ошибочные. Но мы‑то все сделаем как надо!

И мы сделали это! В какой‑то момент ряды защитников торфяного техникума поредели, и мы прорвались туда! Реальность, как всегда, сильно уступала мечте. В тусклом маленьком зале под аккордеон танцевали несколько женских пар, весьма блеклых и далеко не молодых. Мужчин почему‑то совсем не было – видимо, все были брошены на битву с нами, теперь на перевязке. Но даже при такой ситуации на появление таких героев, как мы, никто из танцующих абсолютно не прореагировал, никто даже не повернул головы! Мы были оскорблены в «худших своих чувствах»! Эта фраза появилась именно там, хотя использовал я ее значительно позже. Вот так, с кровью, они и достаются! В те годы я фразы больше копил, пока не находя им достойного применения. Но посетили торфяной техникум мы не зря! Правда, мужчины вскоре появились и таки выкинули нас, уже окончательно. Как же тут блюдут нравственность торфяного техникума! Даже трудно себе представить будущее его выпускниц. До прежнего яростного сопротивления мы, достигшие мечты, уже не поднялись и в этот раз оказались на газоне как‑то легко.

Тут Володя вдруг радостно захохотал и стал кататься по траве.

– Колоссально! – повторял он.

Эти его мгновенные переходы от ярости к восторгу вселяли надежду, говорили о безграничности его чувств.

– Колоссально! Забыл! У меня ж дома отличная деваха лежит – а я тут кровь проливаю!

И мы захохотали вдвоем.

– Пошли! – он решительно поднялся.