Западня
По моему телу бегали мурашки в бесчисленном количестве. В карих глазах плясали черти. Вдруг рука немного ослабила хватку, так, что я смогла сглотнуть. Большой палец прочертил линию по моей шее. Тело замерло от страха и неожиданности, его забило от страха током, и я почувствовала тонкий запах, потому что губы коснулись моих. Жадно, с долей злости и попытки насытиться, они целовали. И какая‑то терпкая сладость была в поцелуе. Палец руки переместился в ложбинку между ключицами, вторая рука поползла вверх по ноге, поднимая подол ночной рубашки все выше. Я замерла, не дышала, мозг отключился от конечностей, чувствовался только терпко‑сладкий вкус на губах, внутри уже нарождалась истерика, а горящие жаром чужие руки жадно скользили по телу, все настойчивее прощупывая каждый изгиб.
– Боже! – крикнула я сама себе и впилась своими ногтями, оттаскивая здоровое тело от себя. – Нет, – вырвалось из горла, – не надо!
На просьбы никто не обратил внимания. С тела стали стаскивать одежду с такой остервенелостью, которую я и вообразить не могла. С меня особо нечего было снимать, себя от одежды Илья освобождал без помех.
– Пусти! Не надо! – слова вырывались с трудом из горла, з останавливали чужие губы.
Руки болели, старались отлепить от себя нежеланное тело, прилагали титанические усилия. Я брыкалась. Мужчина напирал. Кое‑как ухитрилась сползти с кровати, он отстранился, позволив соскользнуть на пол. Стать на ноги и бежать – вот что было нужно! Но как только тело приготовилось осуществить побег, меня подняли как котенка и кинули обратно на кровать, заодно залепив оплеуху от души. Мужчина снова навалился, бесцеремонно поднимая подол, и не слушал слезных просьб. Щеку жгло. Кожа была непривычна к таким проявлениям мужской силы, впервые в жизни получив столь неприятный подарок. Ладони прилагали огромные усилия, чтобы расстояние между моим телом и его не сокращалось, от этого заболев. Противнику надоело и, заняв более удобное положение, он резко оторвал руки, сжал своими с такой силой и злостью, что у меня навернулись слезы, нахрапистое тело коснулось моего, обжигая огненной теплотой.
– Не надо, по… пожалуйста… А!
И острая боль, как от раскаленного железа, завладела всем телом. Брызнули слезы. Большое мужское тело обжигало теплотой, в моем же был холод. Он беззастенчиво продолжал действия, сдавливая пальцами мои руки, плечи, причиняя боль в разных частях, и не смотрел в глаза. Я же через пелену слез видела размытое тело мужчины, отвернулась к стене, кусая губы, чтобы сдержать крик отчаяния.
Когда все закончилось, он устало лег подле, дыша полной грудью, и уставился в потолок, потирая кулаком глаза. Я, наконец, ощутила всю силу, с которой тряслось тело, мерзшее от холода снаружи и внутри. Прошло несколько минут. Я лежала не помня саму себя, пыталась закрыть глаза, но снова резко открывала их, от страха. Становилось все холоднее. Медленно перекатившись на бок, нервными руками натягивая хоть что‑то, чтобы согреться, я стала кутать колени в подол, поджимая их, смотрела в стену и бездвижно пролежала минут пять.
Послышался звук, при котором я захлопала ресницами. Его дыхание раздавалось рядом как очередная угроза. Мужчина зашевелился за моей спиной, кончики пальцев коснулись шеи, заставив вздрогнуть, и освободили ее от волос, обнажив для созерцания. Он провел по ней пальцами еще раз и лег рядом, чем заставил меня вздрогнуть от отвращения.
Тело снова вздрогнуло в пустой парижской квартире. Пальцы рук стали растирать лоб, пытаясь таким способом стереть воспоминания той омерзительной ночи. Я раздражалась постоянно, злилась на себя, потому что до мельчайших подробностей помнила произошедшее. Все детали, вплоть до его дыхания, прикосновений! До сих пор ощущала, как мои запястья сжимались сильными руками, с точностью могла воспроизвести все, что произошло. Я еще раз побила себя пальцами по лбу, пытаясь промотать вперед произошедшее, и взглянула на флешку, которую держала в руках. Меня интересовал дальнейший период.
…я проснулась на рассвете, первое, что увидела – открытое окно спальни. Резко вздрогнула, подумав, какой ужас мне приснился. Вода еще шелестела в каналах, солнце не встало, было совсем холодно.
– Я не заметила, как уснула, – подумала я и привстала.
Глаза пробежались по комнате и раскрылись от ужаса: на краю кровати, где я уснула, постель была смятой. На моем плече лежала тяжестью чужая рука – говорить о сне не приходилось.
– Значит, и убитый коллекционер и мой родственник‑филантроп – кошмарная реальность! – промелькнула в голове мысль.
Минуты три я сидела как в бреду, не шевелилась, боясь разбудить соседа, который спал глубоким сном. Дрожь уже не била, но внутренности сковало холодом, как прежде. Я поняла одно – хочу сбежать отсюда.
Кончиками пальцев я схватила его руку и медленно приподняла с моего тела, задержала дыхание, боясь сделать лишнее движение, и тихо вылезла из‑под горячей руки. Сползла с кровати, еще раз взглянула на спавшего мужчину и вздрогнула от отвращения. Тихо, на цыпочках, прошла по полу, оказалась у ванной комнаты и с ювелирной сноровкой беззвучно открыла, потом закрыла дверь. Следующим этапом пришлось взглянуть на себя в зеркало. Ничего особенного я не увидела: девушку с глазами, в которых сияли звезды острым холодным блеском, холодным как сталь. Про такие глаза говорят, что в них читается боль. Я закрыла лицо руками на несколько секунд и снова взглянула на себя. Все осталось по‑прежнему.
Рука повернула кран, вода тоненькой струйкой побежала по дну раковины. Зачерпнув воды, я умыла лицо и почувствовала холодную влагу на коже. Лучше не стало. В углу маячила одежда. Я стянула с себя все, оставшись обнаженной. В зеркале отразилось белое тело, которое сейчас казалось и не моим, а чужим, без разрешения прощупанным мужскими пальцами. Вглядываясь в отражении пристальнее, я поняла, что больше не хочу видеть себя в зеркале, никогда, схватила одежду и стала натягивать платье. Минуту спустя я тихонько открыла дверь ванной и прислушалась. Кровать все так же хранила на себе тело спящего глубоким сном мужчины. Помявшись, я вышла из ванной все‑также на цыпочках, прикрыла дверь и застыла у входа. Через несколько секунд, убедившись, что в безопасности, пошла вдоль по комнате, отворачиваясь от кровати. Схватила сумку резким порывом и закрыла за собой дверь номера. Захлопнув дверь, я бросилась бежать по коридору вон из отеля.
Ноги сами понесли по мощеным венецианским улицам, все дальше и дальше, по серым спящим улочкам, на названия которых я даже не смотрела. Я шла, пытаясь освободить свою голову от мыслей и воспоминаний, вдыхая водные пары, огибая дома, проходя мосты и мостики. Все вокруг окрашивалось в мягкие розовато‑бежевые тона раннего утра. Желание, чтобы все оказалось сном, росло с каждой минутой, и с каждой минутой я понимала ужасную реальность, заложницей которой стала. В красках прекрасного утра ступала по каменным мостовым.
Я унесла из Венеции ноги подобру‑поздорову ровно четыре дня назад, мало в чем разобравшись, но сильно напуганная произошедшим.
После часов мытарств по узеньким улочкам вдоль воды, когда город окончательно проснулся и наполнился людьми, я добрела до церкви. Пристроилась на скамье в самой середине и меня, наконец, прорвало – горькие слезы закапали из глаз. Ни на кого не обращая внимания, я рыдала, закрывая руками лицо, чтобы не пугать прихожан. На мое счастье, церковь была пуста, возможно, где‑то были люди в подсобных помещениях, но каяться в грехах никто не приходил. Ревущую благородно оставили наедине с Богом.