Защитники
Вот только тут потребуется план получше, чем тупо затащить женщину к себе домой и не выпускать ни под каким предлогом. Не тот случай и совсем не та женщина. Да и не те времена уже, чтобы мужик тащил женщину к себе в пещеру. А там – стерпится слюбится.
Да и сам Беркут вроде бы не такой. Хотя уверенность в этом здорово пошатнулась.
В последние часы, да нет – с прошлого вечера Борислав сам себя перестал узнавать.
Он всегда предпочитал свободолюбивых и диких калибри. А не домашних курочек, готовых высиживать птенцов и ласково щебетать на ухо – какой же он замечательный. Хотя о птенцах он пока даже и не думал.
Так, иной раз прикидывал на досуге.
Беркута заводили гордые, самодостаточные женщины. Которые будто альфа‑самки никого к себе не подпустят. Тем интересней было кружить вокруг них хищником. Завоевывать, смотреть как ломаются бастионы. И потом уже сама женщина перекидывает через ров недоверия, отстраненности, страха перед слишком близкими отношениями надежный мостик понимания. Ведь именно для этого и нужны все препоны: бастионы самостоятельности, рвы недоступности. Чтобы однажды преодолел их самый достойный. Беркуту нравилось преодолевать. И он даже не думал, что после… Когда уставал от очередной женщины и сам рушил мосты, рубил последние канаты отношений.
И уходил.
Он всегда уходил молча. Оставлял женщине деньги на счету – несколько сотен тысяч, чаще всего. Порой и миллион. В качестве морального ущерба. И женщины понимали.
Спустя какое‑то время даже учились общаться с ним без негатива, злости или надрыва. Во всяком случае, внешних. Те женщины, с которыми он сталкивался по работе или в светских кругах.
И вот же оказывается какой он домостроевец и вообще психованный неандерталец. Дремучий. Подверженный каким‑то совершенно диким инстинктам.
Забрать, запереть, оставить себе.
Разве мог представить Беркут, что однажды даже в мыслях совместит эти глаголы с женским именем?
Машина потерялась из виду, скрывшись за линией горизонта. И Беркут вдруг ощутил, как же ему чего‑то не хватает. До саднящей боли меж ребер, до ощущения нехватки воздуха, нехватки пространства. Нехватки всего и сразу.
Вдруг очень кстати вспомнился недавний разговор с соседом – Радифом Заглятдиновым. Счастливым семьянином, который в прошлом гусарил почище самого Беркута.
«Разве тебя не душит, не лишает воздуха эта ванильная семейная идиллия?» – спросил тогда Беркут у Радифа. Искренне интересовался. Не понимал. Ну совсем не «въезжал» в ситуацию.
«Ничего ты еще не понимаешь! Зеленый!» – беззлобно хохотнул Заглятдинов: – «Жена – мой воздух».
Все сказал. И больше ничего не прибавил.
А Беркуту почему‑то впечаталась в мозг эта короткая фраза. И теперь вдруг всплыла в памяти. Стала гораздо более актуальной, чем прежде.
Хотя само слово «семья» Беркут еще не применял к ласточке.
Но ощущение «она уезжает» было именно сродни лишению кислорода. Аля стала воздухом Беркута. И поэтому она была так нужна…
Она стала его дыханием…
Независимая и самодостаточная, недоверчивая и чужая. И при этом его собственная. До странной, ноющей боли в груди и спертого дыхания, когда приходилось глотать воздух мелкими порциями. Так теплой водой смачивают саднящее ангиной горло.
Беркут смотрел на то место, где пропала его машина с Алей и не мог отойти от окна.
Прислонился лбом к прохладному стеклу и дышал. Дышал. Дышал.
Но побороть ощущение не выходило.
До этой минуты Беркут считал, что плохо ему было, когда ласточка возмущалась, обвиняла. Намекала, что он извращенец, насильник и еще бог знает кто.
Но нет! Тогда ему было хорошо. А плохо стало теперь… Вот теперь он понял – что значит «плохо»…
Поэтому Беркут спустился вниз и стремительно вышел из дома.
Раннее утро пахло росой. Где‑то вдалеке небо выплакалось дождем и слабый ветерок приносил влажную свежесть.
Солнце и нагнетающийся в воздухе жар обещали погожий летний день.
В воздухе пахло прогретой хвоей, липовым цветом и медовым нектаром цветов.
С небольшого искусственного водоема, который Беркут соорудил в лесу, тянуло камышами и кувшинками.
Тепло, светло и мухи не кусают.
Почему же у Беркута так муторно на душе?
Аж хочется зарычать, вырубить лес или что‑то разбить.
А потом, всю ночь выть на Луну…
* * *
Аля
Наверное, после всего случившегося, меня уже ничего не удивляло. «Удивлялка» перегрелась и отключилась на время.
Поэтому даже Ирина, которая после вчерашнего «улетного вечера» дежурила возле моего забора, с двумя банками соленых огурцов, уже не вызвала особых эмоций.
Как ни странно, в доме Беркута я прекрасно выспалась. Хотя и проснулась чуть свет. На часах машины, которая доставила меня точно к моему забору, значилось 7:12 по Москве.
Ирина переминалась с ноги на ногу, стучалась в калитку и оглядывалась. Словно считала, что я пошла прогуляться в такой час. Да еще и после ночных приключений.
Ну да. Чего только не померещится с похмелья‑то. Другая вообще сейчас лежала бы пластом и по‑пластунски ползала за рассолом на кухню. Но это было совсем не про Ирину.
Кроссовер Беркута подруга восприняла примерно также, как крокодила, который подошел и попросил закурить, при этом изящно поправляя воротник смокинга с бабочкой.
Уставилась, не моргая, застыла соляным столбом, обнаружив меня рядом с водителем черной громадины.
Когда я вылезла из внедорожника, Ирина присвистнула, беззастенчиво оглядев машину и оценив ее наметанным взглядом.
Подруга работала главным бухгалтером в одном крупном фирменном автосервисе. Так что стоимость подобной иномарки представляла значительно лучше меня.
Мне стало неловко, что Ирина так откровенно реагирует на кроссовер Беркута. Я покосилась на водителя. Но тот выглядел так, словно ему глубоко фиолетово.
Поэтому я быстро бросила:
– Спасибо.
