Защитники
– Да прекрати уже от меня шарахаться!
Наверное, если бы могла – я бы уже опрокинула сиденье. Настолько я пыталась с ним слиться, или даже на нем отодвинуться.
Беркут оценил все и явно обдумал.
Несколько минут просто сидел, сжимая и разжимая кулаки. Выпятив упрямый лоб и хмуря густые красивые брови.
А затем попытался улыбнуться. Получилось настолько плохо, что уж лучше бы даже и не старался.
– Я хотел сказать. Я не причиню тебе вреда. Никогда. Не стоит меня бояться. И я скорее кастрирую себя, чем возьму тебя силой. И скорее себя ударю, чем применю силу к тебе.
Теперь он говорил почти вкрадчиво. Во всяком случае, достаточно мягко, чтобы меня не тянуло сбежать. Просто развернуться и дать деру.
К тому же слова Беркута… Вот даже не знаю. Никто, ни один мужчина не говорил мне подобного.
Я просто застыла, словно стеклянная и неотрывно смотрела на Борислава.
А Ирина покосилась на меня так, словно я замучила ее любимого хомячка. И бедная зверушка страшно, ну просто невыносимо страдает.
Почему‑то в голове начала крутиться песня: «На костер ее! На костер ее! На костер ее!»
* * *
Беркут
Переговоры всегда были коньком Беркута.
Там, где он не брал уже самими условиями, достижениями и выгодностью своих услуг, он брал словесными убеждениями.
Главным козырем Беркута было то, что он никогда не юлил и предпочитал наступление прямыми аргументами редким и холостым выстрелам намеков и хождений вокруг да около.
И вот, впервые в жизни, Беркут столкнулся с тем, что переговоры ему не удаются.
Ну прямо совсем. Даже, напротив. С каждым словом и с каждым аргументом оппонент все дальше от столь желанного Бориславу согласия.
Причем, случилось это именно тогда, когда Беркуту кровь из носу требовалось безоговорочное согласие оппонента.
Все происходило не так как он привык.
Откровенные аргументы и прямые ответы шокировали Алю и пугали. Заставляли ее отдаляться и что‑то там себе по‑женски надумывать. Что именно – Беркут толком не понимал. Лишь ловил направление размышлений собеседницы. Но каждый раз попадал пальцем в небо.
Буквально встряхивающее изнутри волнение не позволяло Беркуту грамотно менять стратегию. С полной открытости до частичного умалчивания.
Потому что Аля выбивала почву из‑под ног Борислава так, как даже те ублюдки во время драки не выбивали подсечками и подножками. Там он понимал – ребятки натасканные, накаченные и драться умеют. Надо просто оставаться начеку. Но действовал четко, без промедлений и осечек. И на ногах выстаивал отлично.
А теперь… теперь небо и земля то и дело менялись местами. И Беркут терял равновесие.
Причем, даже не испытывал дискомфорта. Напротив, получал удовольствие. Как человек, прыгнувший с парашютом, когда тот раскрылся и несет над землей. Почти параллельно ей, мимо облаков, навстречу ветру и полной свободе. Хотя эта свобода обещала и хаос, и некоторую непредсказуемость приземления.
В драке Беркут за два удара просчитывал каждое движение тех ушлепков и работал на опережение.
Сейчас же, напротив, он отставал от мыслей Али. А когда нагонял, внезапно оказывалось, что время уже безнадежно упущено.
Беркуту было жутко не по себе.
Причем, близость Али приятным током проносилась по нервам, ударяла в голову похлеще выпивки. И заставляла постоянно отвлекаться на ее маленькие, яркие и сочные, как нераспустившийся бутон, губы. На ее длинные тонкие пальцы, которые ласточка инстинктивно сцепляла в замок возле груди, будто в жесте мольбы.
На ее длинную шею, которая казалась совершенной и на ее грудь. От одного взгляда на которую… Мать твою! Беркут вообще терял нить разговора.
Хорошо еще, что Аля сидела и Борислав видел только половину ее соблазнительного обалденного тела. Хотя воображение и воспоминания услужливо дополняли все то, что не мог сейчас ухватить взгляд Беркута.
Его словно на сковородке поджаривали. Возбуждение накрывало так, что аж капельки пота выступали на висках. И Беркут чуть ерзал на скамье, ища более удобное положение.
Сцеплял зубы. Изо всех сил вбивал каждым вдохом воздух в легкие.
Беркут хотел присвоить Алю. Вот именно так! Другими словами и не выразишь.
Привезти в свой дом. Поселить. И потом сделать полностью своей, связав их жизни документом о браке.
Он еще никогда так быстро не решал связать себя какими‑то обязательствами. И еще никогда не чувствовал – насколько правильным, и естественным будет этот социальный контракт.
Потому что его дом снова наполнится воздухом. Его жизнь наполнится. Ею. Как смыслом. Также как тогда, когда ласточка мирно спала у него на диване.
Все это было шокирующим для Али. Потому что было внезапным и непонятным.
В этом, видимо, и отличались женское и мужское мышление.
Мужчина – охотник. Увидел добычу – и пытается ее схватить. Заполучить.
Женщина – хранительница очага. Она выбирает, обдумывает и проверяет.
И от этого процесса у Беркута буквально закипали мозги в черепушке. Казалось – в голове котел, где уже пенится жуткое зелье, и вот‑вот крышка сорвется от сумасшедшего перегрева.
– Это ничего не будет тебе стоить! – дополнил свой ответ Борислав. Снова и снова вдалбливаясь в мозг Али взглядом. Но ее мимика и жестикуляция играли с ним невероятные шутки. Обманывали и постоянно путали.
Она молчала. Пила чай и поглядывала то на Беркута, то на Ирину, а то на Алексея.
Беркут понимал Алю. На нее столько свалилось за считанные сутки… Для нормального человека, не привычного к тому, к чему привык Борислав, это катастрофа. Шок!
А когда речь зашла о сыне Али… Она поменялась в лице и Беркуту до ломоты во всем теле захотелось обнять ее, прижать и утешить. Так хотелось, что в груди защемило…
Но Борислав уже понял, что резкие движения, хватания ласточки, как это у него водилось, сейчас – худшая из всех стратегий. Поэтому держался. На честном слове, если уж откровенно. На одной воле.
И вот впервые за их знакомство, Бориславу удалось оценить ворону иначе, как бесполезным куском мяса.
Та взяла ласточку за руку, привлекая внимание.
– Слушай. Давай подумаем не о том, что окружает предложение Беркута… Эм… Беркутова…
– Беркута, – кивнул Борислав.
