Защитники
Налил себе соку. Я уже поняла, что это был его способ протянуть время и все, что нужно, хорошенько обдумать. И если раньше Беркут расслабленно потягивал напиток, теперь он глушил стакан за стаканом, как и в нашу первую встречу. И это опять же наводило меня на мысль, что в голове этого мужчины усиленно идет какой‑то важный мыслительный процесс.
– Залог… – спустя какое‑то время протянул Беркут. – Нам еще не назначили судебное заседание. Вероятно, через неделю или две.
– А пока эти гады будут под стражей?
– Конечно! – Беркут сказал это с таким облегчением, словно самый пик риска нашего диалога пройден и можно слегка отпустить удила.
Хм… Интересно. И непонятно…
Заседание и арест гадов. Заседание… арест…
Что такое между ними, что заставляет мозг Беркута превращаться в машину для вычисления моих реакций?
Что между этими двумя темами так его задевает? Напрягает?
* * *
Беркут
– А давай я пока покажу тебе фронт работ? – вырулил на другую трассу беседы Беркут.
Аля кивнула и медленно встала, все еще поглядывая на него с затаенным вопросом.
Да, мать твою! Он не в своей тарелке! Потому что пришлось ей солгать.
Вообще‑то Беркут заготовил целый каскад вопросов, чтобы подвести Алю к главной теме – как ей хорошо у него, с ним и вообще зачем отсюда уезжать.
Но почему‑то спасовал в самом начале.
В мозг ввинчивалась мысль «Что, если она скажет, что уедет?», «Что, если она все равно захочет уехать?»
У Беркута не оставалось ни времени, ни аргументов, чтобы это исправить.
И он скормил Але ложь под чай с шиповником и чизкейк.
Поэтому ему срочно требовалось отвлечься и ее отвлечь от неприятной темы.
Врать ласточке было все равно, что врать матери, которая тебя ждет и любит, что не можешь приехать по причине большой занятости. Тогда как, на самом деле, ты просто не хочешь сейчас с ней общаться. Не то настроение, не тот случай.
Беркуту требовалось забыть о своем поступке и перевести внимание Али на что‑то другое, пока вина грызла изнутри, обильно поливая все ядом раскаяния.
Однако отвлечься получилось на удивление быстро.
Ласточка разглядывала пристройку к дому: стены, высокие потолки, полы и засыпала Беркута вопросами, которые еще ни один дизайнер ему не задавал.
– Скажите, что именно вам нравится в своем доме? Уют? Красота? Эффектность? Утилитарность?
Вы хотите, заходя сюда, релаксировать или, наоборот, собираться для дел?
Какие цвета в одежде вы предпочитаете?
Многие ее вопросы Беркут просекал сразу и даже удивлялся – почему другие дизайнеры подобным ни разу не интересовались. Другие же оказались ему внове.
А еще ему очень нравилось наблюдать за тем, как Аля работает. Было в ней что‑то такое, чего он раньше не видел ни у кого на службе. Лицо светилось, задумчивое выражение сменялось искренне заинтересованным. Слабая улыбка то и дело мелькала на губах.
Беркут прямо залюбовался.
И если раньше он четко понимал – хочу ее. То теперь он понимал еще: Какая же она! И слов дальше не находилось. Только грудь распирало от эмоций, а руки сами собой просились, чтобы обнять Алю. Погладить. Просто взять за руку.
Вот уж никогда не подумал бы Беркут «все под контролем», что можно испытать потребность в таком контакте. Желать этого даже больше, чем выгодной сделки!
Однако Аля следила за каждым его жестом. И стоило Беркуту слишком приблизиться, ласточка моментально отодвигалась. То ли инстинктивно, то ли нарочно.
И это вновь выбивало у Борислава почву из‑под ног.
Беркут помнил, как ласточке нравились его касания там, в бассейне. Так что сейчас, мать твою, изменилось? А потом эта зараза скажет, что это он, именно он, слишком много думает о ее теле!
Беркуту почему‑то до жути было неприятно, что он устраивал Алю в постели и не устраивал в других видах жизни.
Хотя до этого момента только первое и интересовало Борислава в случае его женщин.
Однако они очень увлеклись.
Беркут просто общением с Алей. Причем, настолько, что раскрывал даже свои потаенные секреты. Что он любит отдыхать в полутемном помещении, с приглушенными тонами и неяркой подсветкой. Что всегда встает спозаранку и гуляет в лесу, чтобы ощутить новый день. Даже зимой, когда трескучий мороз азартно щелкает пешехода по носу.
Аля ушла в работу по самую макушку. И Беркут понимал, что попал в яблочко. Работа была для Али хобби и любимым занятием одновременно. Она погружалась в него с головой. Наверное, поэтому так многого и добилась.
Наверное, они провели бы тут львиную долю вечера, если бы у Беркута не пиликнул вотсап.
Аля подняла на него глаза, словно сразу поняла – о чем речь.
Беркут улыбнулся. Что ж. Хоть какое‑то взаимопонимание.
– Приехал твой сын! – довольно сообщил он.
И Аля рванула к дверям, а уже через несколько минут они с Рианом обнимались в гостиной Беркута.
Ребенок жевал чизкейки, твердо поклявшись, что ужинал и достаточно поел «серьезной еды», как выразилась ласточка. А она… она вся преобразилась.
Казалось, лицо ласточки сияет. Она смотрела на мальчика такими глазами… Беркут редко видел такое выражение глаз у женщин. Но сразу вспомнил про свою мать. Когда взгляд согревает, как солнышко даже в самый пасмурный непогожий день и обещает, что все будет хорошо.
Да, понимаешь потом, что не будет.
Но эти мгновения, эти невероятные минуты переоценить нельзя и нельзя вернуть.
Беркут смотрел на Алю и словно перехватывал часть ее настроения. Наполнялся каким‑то всеобъемлющим, сметающим все на своем пути и одновременно тихим и мирным счастьем.
Оттого, что она рядом и она счастлива.
Было непривычно, немного страшно. Потому что близость Али, их отношения с Беркутом казались слишком зыбкими, непрочными и непонятными. Но все равно было хорошо.
Очень хорошо. По‑настоящему.
