Зимовье

Вера, заметив, как дочь начала задерживаться, уходить по вечерам или даже в ночь, сначала предположила самое хорошее и даже в глубине души порадовалась – наконец‑то! И каким же было её разочарование, когда она поняла, что Даша уходит не на свидания. Деньги у неё начали ускользать, но никаких обновок не появлялось. Мама вздыхала и спрашивала: зачем? Дарья пожимала плечами и говорила, что это важно для женщин, у которых всё не так хорошо, как у некоторых. И для неё самой это очень важно. И невозможно было понять, что из этого важнее. Поэтому мама только вздыхала, просила быть осторожной и не лезть никуда очертя голову. Она даже досадливо рассказала об этом Светлане Тургаевой, когда та позвонила летом поздравить Веру с днём рождения. «Дашечка всегда была такой чуткой девочкой… Если б она не тянула моего Кирилла, где бы он сейчас болтался?».

Учителя относились к нему как к очередному троечнику‑шалопаю на их голову, а Даше очень хотелось, чтобы это изменилось. Чтобы не только она знала, каким он может быть на самом деле и храбрым, и справедливым, и сообразительным. Она не знала, что именно надо делать, поэтому приставала к Кириллу, пытаясь то подтянуть по учебе, то втравить во внеучебное мероприятие, просто потому что по себе знала: учителя больше любят активных хорошистов. Кирилл ходил с ней по школьным конференциям, но и с теми одноклассниками, которых на конференции не брали, гулять не переставал. Когда Осокины решили, что в десятый класс Дарья пойдёт уже в городе, Кирилл пожал плечами и сказал только: «надеюсь, Дашка не будет реветь». А потом шатался по заброшкам практически весь май и чуть не завалил экзамены. Дарью мать на заброшки не пускала, каждый день говоря, что экзамены нужно сдать очень хорошо для перевода в другую школу. «Какую школу, зачем школу…» – бухтел Кирилл, когда возвращался грязный и голодный, а потом запирался в комнате.

Светлана всегда радовалась, когда Дарья приезжала. Она была твёрдо убеждена, что не спился Кирилл к двадцати годам, как некоторые из деревенских, в том числе и из‑за его дружбы с Дашей. И ей хотелось, чтобы эта дружба продолжалась, а потом и во что‑то узаконенное переросла. Но ни Кирилл, ни Даша надежд Светланы Тургаевой на это не оправдывали. Вот и сейчас они сели по разные стороны накрытого к обеду стола. Кирилл хмурился и быстро говорил, стуча ложкой по дну тарелки, Даша только согласно кивала.

– В общем, я тебе точно говорю… Эта бабка всю жизнь с сыночком своим квасила. Там по соседям пройди, спроси, история – на голову не наденешь. Эту дуру, Шохову, он притащил из какого‑то гов… села, ей чё… семнадцать лет было, это я «поквартирку» ходил узнавал, когда у них концерты начались. Родителей у неё нет, ну, как я понял. Чего‑то она там сколько‑то поработала в нашей школе на районе посудомойкой, и всё, родила. А эти, Шоховы, как квасили, так и не переставали. Сейчас бабка меньше пьёт, только потому что таскается в СИЗО. И Шохову эту она прогнёт, и та тоже начнёт таскаться к нему в СИЗО. Еще туда детей притащит, потом перед судьёй ими потрясёт. Пусть ему скинут срок, как хорошему папаше.

Дарья посмотрела на Кирилла через стол, чуть вскинув брови и опустив уголки рта.

– Мы уговариваем её остаться в центре на полгода. Хотя она думает, что дома с двумя детьми ей было бы удобнее. Педиатр из поликлиники позвонила, грубо у неё спросила, почему она не ходит на взвешивания.

Кирилл сморщился и дёрнул головой, как будто не понимал, что за ерунду Дарья городит. Какие еще взвешивания, причем тут педиатры.

 

Конец ознакомительного фрагмента