Зимовье
Вот уже три года Дарья Владимировна работала психологом с функционалом социального педагога в обычной общеобразовательной школе. Директор этой школы, много понимающая в своём деле и не выгоревшая женщина сорока трёх лет, с большим удовольствием прибегала к помощи штатного психолога, считая, что её главная задача – помочь детям как можно лучше жить эту сложную жизнь. Трудные подростки и их, порой, еще более трудные родители, то и дело протискивались на беседу в Дашину отдельную коморку, которую по первой просьбе ей и предоставила директор. Не в общем же кабинете завучей подросткам делиться своими проблемами.
На большой перемене в двадцать шестом кабинете уже собралась компания. Дарья зашла, негромко со всеми поздоровалась и села за свободную первую парту в третьем ряду у стены. За учительским столом сидела директор школы – аккуратная невысокая шорка[1] с тугим пучком черных волос, Чульжанова Элла Андреевна. За первой партой – завуч по воспитательной работе Анна Константиновна, строгая и серьёзная учительница старой закалки, которую побаивались все. Вот и мама Софьи Зориной – Юлия Николаевна – Анну Константиновну опасалась, но, пока все рассаживались, не переставала негромко ворчать себе под нос. Её вызвали в школу второй раз за месяц прямо с работы и всё из‑за какой‑то ерунды. Подумаешь, татуировка, она и сама дома с этой дурочкой малолетней разобралась бы. Зачем нужен был такой концерт? Родительница сначала сильно придвинула стул к ребру парты, потом отодвинулась. Крутилась из стороны в сторону, не знала, куда деть сумку и постоянно перекладывала её с парты на колени и обратно.
Рядом с матерью сидела и сама Софья. Обычная девочка и средняя ученица, не выделяющаяся из толпы одноклассников ни в хорошую, ни в плохую сторону. И до истории с неожиданной розовой челкой, цвет которой уже успел смыться, в поле особого внимания она не попадала. Дарья глянула на неё сбоку и увидела только сутулую фигурку в стандартном форменном синем жакете поверх серой водолазки. Разве что вместо юбки она надела брюки, но это не было запрещено. Типичное для подростков каре неопрятно отросло и висело рваными сосульками. Софья смотрела в одну точку на доске напротив, в правом ухе девочки Дарья Владимировна заметила черный наушник.
Чуть опоздав, подошла классная руководительница седьмого «Б», Наталья Сергеевна, торопливо со всеми поздоровалась, и педсовет начался. Аккуратно и сдержанно Элла Андреевна рассказала: для всех них это чрезвычайное происшествие и по уставу школы наносить татуировки ученикам нельзя.
– Да где это видано?! Ты же девочка! Такая молоденькая, красивая… а это же навсегда! – постоянно вставляла реплики завуч, поджимая губы после каждой фразы. – И на тебя смотрят младшие ученики!
– Ну, хотя бы не на видимых частях тела, если обойтись без них никак невозможно. Соня…
– Да что значит «обойтись невозможно»?! – Зыркнула на директрису завуч, ей никогда не нравился её чересчур мягкий подход к важным вещам. – Это что, такая большая необходимость? Что это вообще может значить? Этот зигзаг на твоём лбу? – спросила Анна Константиновна у Софьи, а потом глянула на классную руководительницу. – Что, если это какой‑то знак? – она выразительно вскинула брови, как будто хотела, чтобы учительница поняла её с полуслова. – Как с этими, в шестнадцатом году, ну вы поняли.
Наталья Сергеевна действительно поняла. Она удивленно посмотрела на завуча, а потом с сомнением на Софью Зорину, от которой никаких тревожных сигналов не исходило. В самый пик волны групп смерти в школу прислали большую методичку по выявлению детей, находящихся в уязвимом положении. Дарья по распоряжению руководства целый год тестировала детей по этой методичке, и что‑то ей подсказывало, что у Софьи Зориной дело было не в этом. Даша посмотрела на классную руководительницу и легко помотала головой и ей и самой себе: вряд ли, конечно, но всё равно нужно будет поговорить и проверить это.
Юлия Николаевна на переглядывания педагогов не обратила внимания. Она была занята тем, что то и дело тыкала дочку локтём вбок и что‑то шипела на левое ухо, в нём, видимо, не было наушника. Соня на каждый тычок задерживала дыхание и прикусывала воспалённый от трещины уголок губы. Второй рукой мать вцепилась в сумку и, наконец, остановила её на своих коленях. Она была очень раздражена и как будто даже опережала неприятные замечания, поспешно дёргая девочку: «Слышишь, что тебе говорят?!», а лицо явно выражало: «Слышишь, что они говорят мне?». Дочь на неё ни разу не взглянула и только глубже втягивала голову в плечи, как будто плечом пытаясь между собой и матерью поставить преграду. Ни одного реального слова педагогического коллектива ни до матери, ни до дочери на самом деле не долетали. Мать замечания превращала в собственные претензии и яростным шипением вливала их в ухо девочки: «Что ты меня вечно позоришь? Чего тебе еще надо‑то от меня?». Софья всеми силами концентрировала внимание на школьной доске, Дарья заметила, как у неё дёрнулся подбородок.
– И что же нам теперь с ней делать? – риторически спросила завуч и сердито оглядела всех присутствующих.
– Строго говоря, теперь уже ничего не сделаешь… – со вздохом протянула Наталья Сергеевна. – Разве что выводить эту татуировку.
– Выводить татуировку сразу же нельзя, – проговорила директриса, сделав вид, что не замечает удивлённые взгляды остального коллектива. – Давайте, пока что Софья просто попробует прикрывать её челкой? Конечно, мы не можем одобрить такое поведение. Конечно, это нарушает наши правила и может дезорганизовать учебный процесс. Но в тоже время для нас и для вас, – Элла Андреевна кивнула в сторону родительницы Зориной, которая очень напряженно водила головой из стороны в сторону, – важным должен остаться ребёнок и его неотъемлемое право на образование и, в какой‑то мере, принятие. Мы, София, очень надеемся, что ты на этом остановишься и перенаправишь энергию в несколько иное русло.
Дарья словам директора кивнула, обрадовавшись, что никаких советов провести девочку по психолого‑педагогическим комиссиям не поступило. Единственное, что Элла Андреевна еще добавила:
– Но с Дарьей Владимировной всё же прошу пообщаться.
Мать сказала, что ей сегодня некогда больше ни с кем тут разговаривать. Очень обрадованная тем, что перемена и педсовет, наконец, закончились, она засобиралась. На прощание ткнула дочку пальцем в плечо: «Дома еще у меня…», – но не договорила, зыркнув на Дашу, и ушла.
Софья Зорина тоже наверняка очень хотела поступить как мать, и сбежать подальше от неприятных разговоров. Но пока что за неё всё решали другие люди. Проводили в Дашин кабинет, где Соня села на стул перед столом, скрестив руки на груди. Дарью это не смутило, даже наоборот: наконец Софья отмерла и начала проявлять какие‑то эмоции, кроме пустого взгляда в стену, а Даша могла получше рассмотреть злополучную татуировку. Это был не самый аккуратный, расположенный наискосок зигзаг над правым глазом у самых волос. Он своей нижней резкой линией перечеркивал маленькую букву «о». Казалось, кто‑то набил его неумелой и нетвёрдой рукой, но старательно.
– Татуировка как татуировка, – спокойно и без сюсюканий проговорила Дарья, опустив «мне она нравится», потому что Соня всё равно не поверит. – Хорошо, что это не какие‑то китайские иероглифы.
– Иероглифы – отстой, – заявила Софья и осуждающе помотала головой.
– Еще и непонятно, что написано, – согласилась Даша. – А вдруг какая‑нибудь дичь, да?
– Все просто набивают одинаковое, даже не знают, что.
– У тебя вот что‑то в стиле Гарри Поттера. Необычно.
[1] Шорцы – тюркоязычный народ, живущий в юго‑восточной части Западной Сибири, а также в некоторых смежных районах Республики Хакасия и Республики Алтай, Красноярского и Алтайского краёв
